Повисла пауза. Я хотел перевести разговор на что-то будничное: огурцы, ремонт, дачный сезон. Но с Сергеем оказалось проще делить молчание, чем говорить всерьёз.
Он стоял боком, то ли глядя на калитку, то ли задумавшись. Я взглянул на его руки — папка раскрылась, из неё наполовину выглянула смятая чёрно-белая фотография. Сергей осторожно перевернул её и протянул мне. На картонке — мы оба: щекастые, слишком серьёзные для своего возраста, сидим рядом. Улыбка исчезла во времени, остался лишь момент.
— Вот что я недавно нашёл, — сказал он хрипло. — Сложил в коробку с открытками, а потом ищу — и вспоминаю.
Я сжал фотографию, будто это доказывало: мы когда-то были рядом, без неловкости, словно всё между нами всегда было просто.
— Ты почему… — начал я, но слова застряли.
Он кивнул в сторону ящика:
— Иногда хочется положить туда что-нибудь… слово или объяснение. Только непонятно, примут ли письмо.
Мы стояли на одной линии: между прошлым и настоящим, между «забудем» и «вспомним». Я жестом пригласил его на лавку под яблоней. Он неспешно прошёл по дорожке.
Фотография осталась у меня в ладони, как записка, которую не успели прочесть. Мы не говорили о ссоре — не находилось слов, чтобы разрубить тугую нить между годами. Но разговор о ящике вытаскивал нас наружу: несмело, будто кто-то только учится снова доверять.
— Ящик будем чинить? — Сергей взглянул на меня, чуть приподняв бровь, по-старому.
— Посмотрим, — ответил я, стараясь скрыть дрожь в голосе.
Калитка оставалась приоткрытой. Мы оба это заметили, но сделали вид, что не придали значения — словно невидимая тропинка между дворами всё ещё ждёт шагов.
Солнце скользнуло по вымытым доскам. В траве заскрипели сверчки, а я ждал: вот-вот появится то слово, которое можно положить в ящик, чтобы кто-то прочёл — пусть не сразу, но обязательно.
Сергей сел на порог, где мы оставили чай в алюминиевой кружке. Солнце уже прогрело настил, и тени от липы колебались на его плечах. Он медленно крутил в пальцах фотографию — два мальчишки на фоне нашего первого почтового ящика, оба с неловкими улыбками и отблеском лета в глазах. Я старался не смотреть на снимок, но взгляд возвращался к нему.
— Ты помнишь, как мы тогда писали друг другу? — спросил Сергей. — На бумаге для промокашки, чтобы никто не прочитал.
Я кивнул, пытаясь дышать ровно. Неловкость пульсировала под лопатками. Слова не шли. Похоже, у него было то же.
— Зря я тогда всё пустил на самотёк, — выдавил я после паузы. — Просто… игра превратилась в нечто такое, что не объяснить словами.
Сергей повёл подбородком к калитке. Она всё так же была полуоткрыта — скрип забора ловил полоски ветра.
