— Мам, ну почему именно первый этаж? — Светлана раздраженно постучала ложечкой по чашке с остывшим кофе. — Ты же знаешь, как я боюсь этих бомжей под окнами. Да и сырость там…
— Света, милая, — Валентина Петровна устало опустилась на краешек дивана, — ты же понимаешь, что выбирать не приходится. Квартира освободилась, цена подходящая. А главное — рядом с тобой буду. Мало ли что в моем возрасте…
Дочь поморщилась. Снова эти намеки на возраст, болезни и беспомощность. Ей казалось, что мать специально давит на жалость, хотя в свои шестьдесят два выглядела бодрее многих ровесниц.
— И потом, — продолжала Валентина Петровна, — там такой чудесный палисадник. Знаешь, как внучке понравится! Будем с ней цветы сажать…
— Какие цветы, мама? — Светлана резко встала из-за стола. — Ты же в курсе, что у Машки аллергия на пыльцу. И вообще, ей уже пятнадцать, какие, к черту, цветочки?
В глазах матери мелькнула обида, но она промолчала. Светлана знала этот взгляд — затаенный, виноватый. Он преследовал ее с детства, когда мать, тогда еще молодая учительница математики, проверяла ее домашние задания.
— Лучше бы ты подумала, как мне с работой быть, — продолжала Светлана. — Я же не могу каждый день мотаться к тебе на другой конец города.
— А я и не прошу, — тихо ответила Валентина Петровна. — Справлюсь как-нибудь сама. Не маленькая.
Повисла тяжелая пауза. За окном проехала машина, забрызгав стекло дождевыми каплями. Ноябрь выдался промозглым, серым — под стать их настроению.
— Знаешь что, — вдруг оживилась Валентина Петровна, — а давай я сама к вам перееду? У вас же трешка, места всем хватит.
Светлана замерла с чашкой в руках. Только этого не хватало.
— Мам, мы уже обсуждали. У Машки переходный возраст, ей нужно личное пространство. Да и Олег… Ты же знаешь, какой он.
— Какой? — В голосе матери появились стальные нотки. — Это ты о чем?
— Ну… — Светлана замялась. — Он же у меня технарь, весь в работе. Любит тишину, покой…
— А я, значит, шумная? — Валентина Петровна поджала губы. — Или просто лишняя?
— Господи, мама! Почему ты все переворачиваешь? Я же не об этом…
Звонок мобильного прервал их перепалку. Светлана схватила телефон как спасательный круг.
— Алло? Да, Маш… Что? Какая контрольная? — Она прикрыла трубку рукой и раздраженно зашептала: — Вот видишь? Я же говорила — у ребенка проблемы в школе, а ты со своими переездами…
Валентина Петровна молча встала и начала собирать со стола чашки. Руки едва заметно дрожали — то ли от обиды, то ли от усталости.
Весь этот разговор повторялся уже который месяц. С тех пор как умер отец, мать словно потеряла опору. Квартира, где они прожили сорок лет, вдруг стала слишком большой, слишком пустой. Валентина Петровна заговорила о переезде почти сразу после похорон — сначала осторожно, потом все настойчивее.
Светлана понимала ее страхи. В конце концов, что может быть хуже одиночества в старости? Но собственная жизнь, налаженная и расписанная по минутам, казалась ей хрупкой конструкцией, готовой рухнуть от малейшего вмешательства.
— Ладно, мам, — она положила трубку и устало потерла виски. — Давай так: я на выходных заеду, посмотрим эту твою квартиру. Но ничего не обещаю, хорошо?
Валентина Петровна кивнула, не поворачиваясь от мойки. Светлана знала — мать плачет, беззвучно и привычно, как плакала всю жизнь, когда что-то шло не так.
Дома ее ждал очередной скандал. Маша, закрывшись в своей комнате, демонстративно включила музыку на полную громкость. Олег, не поднимая глаз от ноутбука, буркнул что-то про ужин.
— Какой ужин? — взорвалась Светлана. — У дочери двойка по алгебре, а тебе ужин подавай!
— При чем тут я? — муж наконец оторвался от экрана. — Ты же у нас педагог в третьем поколении. Вот и разбирайся.
Это была еще одна больная тема. Светлана, вопреки семейной традиции, не пошла в учителя. Выбрала экономический, сделала карьеру в банке. Мать никогда не упрекала ее прямо, но иногда, рассказывая о своих бывших учениках, как-то особенно подчеркивала: «Вот, помнишь Леночку Морозову? Она теперь в нашей школе математику преподает…»
