Она рассказала, как ученики путают углы в чертежах, как осенью трудно вставать, как погиб муж — упал с лесов на стройке.
Через неделю она позвонила снова: нужно повесить полку. Потом — кран в ванной. Потом — старый радиоприёмник не ловит волну. Он начал оставаться на ужин. Потом — на ночь.
Она не спрашивала, останется ли он завтра. Не говорила «мой» и не ставила границ. Просто вешала для него второй халат на крючок и покупала два йогурта вместо одного.
Он вдруг понял, что не прячется. Что его тишина — не броня, а часть пейзажа, в котором он впервые может быть. Просто быть.
В какой-то вечер он, лёжа на диване, услышал, как Ирина говорит по телефону:
— Да, он у меня. Тихий. Но я таких и люблю. Не напоказ. Надёжных.
У него сжалось горло. От удивления. От тепла. От страха, что это может закончиться.
Пока не приехали Надежда и Борис.
Они приехали внезапно. Просто позвонили в домофон в восемь утра в субботу, и Ирина, спросонья, услышала знакомый голос:
— Ирочка, открывай! Это Надежда Семёновна и Борис Петрович. Мы с мамой твоей двадцать лет в одной коммуналке жили, помнишь? Потолок у нас рухнул, нас из квартиры выгнали, жить негде!
Она нажала кнопку, даже не успев ничего сообразить. Через пять минут в прихожей уже стояли они: Надежда — сухощавая, в пальто с меховым воротником, с двумя сумками и пакетом, в котором торчал пучок укропа; Борис — молчаливый, с термосом и старым чемоданом.
— Я же тебе тогда уколы делала, когда ты руку сломала, — говорила Надежда, разуваясь.
— А Борис твоей маме кран чинил, помнишь? Мы ж как родные. Вот и подумали: куда ж нам ещё?
Ирина стояла в дверях кухни, босая, с кружкой недопитого чая. Сказать «нет» она не успела. Да и как? Они уже вошли. Уже разложили куртки. Уже чувствовали себя как дома.
С первых дней стало тесно — не в квадратных метрах, а в воздухе. Надежда переставила обувницу, объяснив, что так «удобнее для всех». Сдвинула кресло в комнате, чтобы «телевизор не отсвечивал».
Завела правило: ужин в шесть, чтобы Борису «не мешали пищеварение».
Влад стал уходить на ночные вызовы, даже если их не было — просто ехал к себе на старую квартиру, садился в пустую комнату и слушал тишину, в которой хоть кто-то мог сказать ему «ты нужен».
