— Мам, ну я понимаю. Но она не дура. Она сразу поняла, к чему ты клонишь. Слушай, может, ты сама с ней как-то поговоришь?
Пауза. И затем — голос Нины Петровны, холодный, как мартовский лёд:
— Гриша, ты должен быть мужчиной. Или ты всегда будешь под каблуком? Этот дом должен быть в семье. В нашей семье. Она тебе даже детей не родила, а ты как хвост за ней бегаешь. А если завтра она тебя выгонит? Или найдёт кого моложе?
Вот и вся правда, — подумала Алина. — Не семья, а Гоголь с уклоном в склоку.
На следующее утро Нина Петровна стояла на кухне в её халате. Да, именно в том, который Алина покупала на распродаже в торговом центре и который Нина, не спрашивая, достала из шкафа. Ещё и сказала с лёгкой усмешкой:
— Удобный, тёплый. Халат как дом — должен быть мягким, а не модным.
Алина сдержалась. До поры. Но внутри неё уже начал копиться коктейль из ярости, сарказма и отчаяния.
На ужин она подала курицу. Осторожно, по рецепту Нины Петровны. Только подсолила чуть больше.
— Ты пересолила, — сделала замечание свекровь, недовольно ковыряя тарелку. — У меня давление.
— А у меня — терпение, — спокойно ответила Алина. — Оно, как видите, тоже не в норме.
С этого момента разговор пошёл по наклонной. Одна реплика цепляла другую, как замок на молнии. И в какой-то момент Нина Петровна сказала главное:
— Ты держишь моего сына, как привязного пса, в доме, который тебе даже не по праву достался! С какой стати тётя написала его тебе? Где справедливость?
— По праву завещания, Нина Петровна, — медленно ответила Алина. — Это юридический термин, между прочим. Хочешь — могу сбегать за ГК РФ и прочитать тебе главу. Или ты предпочитаешь устную народную мудрость, где всё должно быть у того, кто громче орёт?
Разговор закончился тем, что Нина Петровна хлопнула дверью и ушла в спальню. В гостевую — подчеркивала Алина про себя. Спальня-то не её.
А Григорий сидел с растерянным лицом, как школьник между двух воюющих учительниц. Ему явно хотелось исчезнуть, телепортироваться, развестись и жениться заново — только не тут и не с ними.
Алина молча мыла посуду. Медленно. С чувством. Как будто вытирала этим процессом чью-то глупость.
Знаешь, тётя Нелли, — думала она, — если ты там меня слышишь… я теперь понимаю, почему ты никогда не выходила замуж второй раз. Утро началось с неожиданной тишины. Из кухни не доносился традиционный скрежет кастрюль, не пахло пережаренным луком, и никто не возмущался, что «кофе – это яд для давления». Алина открыла один глаз, потом второй и — как разведчица на вражеской территории — встала, на цыпочках прокралась к кухне.
Там сидела Нина Петровна в пальто и с видом, будто она собирается на похороны. Чужие, желательно. В руках она сжимала папку — офисную, с файлами и ярким зелёным стикером «важное». Выглядело это всё… нехорошо.
— Доброе утро, — сказала Алина, прислоняясь к дверному косяку. — Или уже не доброе?
— Я на консультацию, — сухо ответила свекровь. — Юридическую. У меня, между прочим, права тоже есть. И интересы. Я мать.
— Гражданский кодекс пока не признаёт «материнство» как форму собственности на недвижимость, — флегматично ответила Алина. — Но попытка — не пытка.
Нина Петровна ничего не сказала. Только вздохнула так, будто ей только что сообщили, что сын ушёл в монастырь. И вышла, громко хлопнув дверью. Сдержалась. Не подожгла ковёр. Уже плюс.
Через пару часов вернулась. Торжественная. Улыбчивая. Даже слишком.
— Мы с тобой поговорим, Алина. Женщина с женщиной. По душам.
— Уверена, что вы не перепутали «по душам» с «по нервам»?
— Не остри. Я всё узнала. Завещание твоей тёти, конечно, имеет силу, спору нет. Но ты ж замужем. Значит, всё, что ты получаешь — это совместно нажитое, если оно используется для совместной жизни. А вы здесь живёте. Значит, дом — уже как бы общий. И если будет развод — делить будете. Поровну.
