Электричка из Москвы прибыла с опозданием на двадцать минут. Я стояла на перроне с маленьким чемоданом в руке и смотрела на знакомые до боли вывески. Владимир встретил меня серым октябрьским небом и запахом листвы, который всегда напоминал о детстве.
Папа умер три дня назад. Инфаркт — врачи сказали, что быстро, без мучений. Может, это и к лучшему. В свои семьдесят восемь он всё ещё чертил проекты, возился в своей мастерской до поздней ночи. Говорил, что архитектура — это его способ говорить с будущим.
Похоронное бюро располагалось в старом здании недалеко от центра. Зал был небольшой, но людей пришло много. Соседи, коллеги по институту, где папа когда-то преподавал, студенты, которые помнили его лекции. Я узнавала лица, но имена вспоминались с трудом — слишком долго жила в Москве, слишком редко приезжала.
— Катя, как же ты похудела, — тётя Вера обняла меня у гроба. — Папа всё переживал, что ты там одна.
Я кивнула, не доверяя своему голосу. Рядом стояли Игорь с женой Светланой и Лариса с мужем. Мой брат выглядел усталым — видимо, все хлопоты по организации похорон легли на него. Лариса плакала в платочек, но между слезами успевала здороваться с пришедшими.
— Хорошо, что успела, — сказал Игорь, пожимая мне руку. — А то мы уже думали…
— Я же сказала, что приеду.
— Ну да, конечно. Просто волновались.
Что-то в его тоне показалось мне странным, но я списала это на нервы. Мы все нервничали. Папа был для нашей семьи опорой, тем человеком, вокруг которого всё вращалось. Теперь эта опора исчезла, и мы словно потеряли равновесие.
Отпевали папу в старой церкви на Соборной площади. Я слушала певчих и думала о том, как он любил этот город, как гордился каждым отреставрированным зданием, каждым новым проектом. Его архитектурное бюро было небольшим, но в городе не было ни одного значимого объекта, в создании которого он не участвовал бы.
После кладбища мы поехали поминать в кафе рядом с центром. Игорь выбирал место, говорил, что папа любил это заведение. Я сидела за длинным столом, слушала речи и чувствовала себя немного чужой. Все здесь знали отца лучше, чем я за последние годы. Это была горькая правда, которую я пыталась не замечать.
Поминки и первый намёк
За столом собралось человек сорок. Игорь сидел во главе, рядом с ним устроились его взрослые дети — Денис и Маша. Лариса расположилась напротив меня, время от времени промакивала глаза салфеткой. Её муж Володя молчал и ел, изредка кивая собеседникам.
— Давайте помянем Бориса Николаевича, — поднял рюмку бывший коллега папы. — Человека, который любил свой город больше себя.
Мы выпили. Потом были ещё тосты — от соседей, от учеников, от тех, кому папа когда-то помог. Я слушала и удивлялась: оказывается, он делал так много, о чём я даже не подозревала. Помогал молодым архитекторам, консультировал по реставрации памятников, вёл бесплатные курсы для студентов.
— Борис Николаевич был настоящим профессионалом, — говорила пожилая женщина, которая работала в городской администрации. — Когда нужно было спасти старые здания на Большой Московской, он три месяца работал бесплатно, только чтобы сохранить историю.
Игорь кивал, соглашался, иногда добавлял что-то своё. Лариса тоже вспоминала, как папа учил её рисовать, как они вместе ходили на пленэры. Я молчала — мне нечего было добавить к этим воспоминаниям. Последние лет десять наши разговоры сводились к дежурным фразам по телефону: как дела, как здоровье, когда приедешь.
Ближе к концу вечера, когда гости начали расходиться, Игорь налил себе ещё водки и посмотрел на нас с Ларисой:
— Ну что, теперь надо будет как-то разбираться с имуществом папы.
Лариса подняла глаза:
— Игорь, не сегодня же…
— А когда? Квартира, мастерская — всё это надо как-то делить. И лучше по-семейному, без лишних формальностей.
Я почувствовала, как что-то сжалось в груди. Неужели он сейчас, здесь, за поминальным столом, будет говорить о наследстве?
— У папы есть завещание, — сказала я тихо. — Нотариус звонил позавчера.
— Завещание завещанием, — махнул рукой Игорь. — Но мы же семья. Папа всегда говорил, что всё будет общее.
— Говорил? Когда говорил?
— Да много раз. И потом, ты же в Москве живёшь, зачем тебе владимирская недвижимость? А нам здесь детей поднимать, внуков…
— Катя, мы не из жадности. Просто справедливо как-то надо.
Я смотрела на них и не понимала, что происходит. Папа умер сегодня утром, мы его только что похоронили, а они уже делят наследство. И почему-то считают, что завещание — это просто формальность, которую можно обойти семейными договорённостями.
— Я хочу сначала узнать, что написано в завещании, — сказала я. — А потом будем решать.
— Конечно, конечно, — согласился Игорь, но в его голосе слышалось раздражение. — Только помни — мы тут все эти годы были рядом с папой. Помогали, ухаживали. А ты…
Он не договорил, но я поняла. А я была далеко, жила своей жизнью, приезжала раз в год на пару дней. Неблагодарная дочь, которая теперь претендует на наследство.
В Москву я вернулась через два дня. Квартира встретила меня тишиной и пылью — за время отсутствия всё как-то поблекло, стало неуютным. Я поставила чемодан в прихожей и включила чайник. Нужно было как-то возвращаться к обычной жизни, к урокам в школе, к ежедневным заботам. Но мысли всё время возвращались к разговору с братом и сестрой.
