Я позволил монстру в смокинге увести мою дочь под руку, и теперь мне предстояло стать палачом её сказки. — Папа, ты только посмотри, как он на меня смотрит! — дочь сжала мою руку с такой силой, что мои пальцы онемели, а её глаза сияли ярче всех хрустальных подвесок в шикарном банкетном зале, затмевая даже ослепительные люстры. В них плескалось море восторга, бесконечного доверия и та самая, чистая, как родник, вера в чудо, которую хранят только дети и влюблённые невесты.
Я смотрел. Артём, мой новый зять, в идеально сидящем, словно отлитом по его фигуре, смокинге, произносил тост. Его бархатный голос, обрамлённый правильными, выверенными фразами о вечной любви, о верности до последнего вздоха, о том, как он будет лелеять и боготворить мою Настеньку, пленял каждого гостя. Зал замирал, потом взрывался аплодисментами, умилённо вздыхали тётушки и плакали подруги. А я, словно загипнотизированный, ловил его взгляд и раз за разом натыкался на сталь. Холодную, отполированную до зеркального блеска. Но я списывал это на предсвадебное волнение, на стресс. Ведь отец невесты всегда ищет подвох, всегда видит призраков в солнечный день — так уж мы устроены, мы, старые волки, призванные отдавать своих ягнят в чужие стаи.
Первый танец, когда они парили, словно единое целое, под нежнейшую мелодию. Тысячи вспышек фотокамер, выхватывающих её счастливое, запрокинутое лицо. Торжественное разрезание многоярусного торта, сладкого, как сама эта иллюзия. Всё было безупречно, как в дорогой, со вкусом снятой сказке. Я уже начал расслабляться, позволил себе пару бокалов шампанского, шутил с родственниками. И вот, в самый разгар веселья, Артём, обняв меня за плечо с показной, немного грубоватой дружелюбностью, склонился и прошептал тихо, так, чтобы слышал только я: — Свекр, пройдём, поговорим по-мужски. В кабинет. Без свидетелей.
Мы вошли в небольшую, отделанную тёмным дубом комнату, пахнущую старыми бумагами и дорогим кожаным креслом, где хранилась бухгалтерия ресторана. Гул музыки и веселья мгновенно стих, словно кто-то выключил звук. Дверь с глухим щелчком закрылась, и воздух в одночасье стал густым, тяжёлым, как сироп, им было трудно дышать. Артём повернулся ко мне. Вся маска радушия, все эти тёплые искорки в глазах исчезли бесследно, будто их и не бывало. Передо мной стоял совершенно другой человек.
— Вот счёт, — его голос был ровным, безжизненным и холодным, как лезвие скальпеля на операционном столе. Он протянул мне сложенный пополам листок плотной бумаги. Моя рука сама потянулась за ним. Я пробежался глазами по цифрам. Три миллиона рублей. Ровно. Ни копейкой больше, ни копейкой меньше.
— За что? — выдавил я, чувствуя, как немеют не только кончики пальцев, но и всё внутри, будто меня заполняли жидким азотом.
— За всё. За этот шикарный зал, за фейерверк над озером, за её сияющие глаза, за её счастье, в конце концов. Ты же не думал, что я, выпускник самой элитной европейской бизнес-школы, буду жениться на дочери простого, пусть и талантливого, инженера просто так? За красивые глазки? — он усмехнулся, и этот звук был противен, как скрежет металла по стеклу. — Ты её приданое, дорогой мой свекр. Её единственное ценное приданное. Три миллиона. Или…
Он сделал театральную паузу, подошёл ко мне вплотную, так что я почувствовал запах его дорогого парфюма, который теперь казался удушающим.
— …или исчезай. Навсегда. Я сделаю так, что Настя сама вычеркнет тебя из своей жизни. Уверяю тебя, у меня есть свои, проверенные методы. А у тебя… у тебя есть время до завтрашнего утра. Решай.
Я стоял, вжавшись в пол ногами, и смотрел на его спокойное, самодовольное, прекрасное в своём бесчеловечном безобразии лицо. В ушах стоял оглушительный шум, в висках стучало. В этом человеке, который лишь час назад клялся моей дочери в вечной верности у алтаря, не было ни капли тепла, ни искры души. Был только расчётливый, голодный хищник, примерившийся к своей добыче.
— Настя… — с трудом выдавил я, пытаясь найти хоть какую-то щель в этой ледяной броне. — Она…
— Настя будет безумно счастлива со мной. Пока не узнает, что её обожаемый папочка — жалкий, ничтожный банкрот, который не смог оплатить свадьбу собственной единственной дочери. А потом… потом она смирится. У женщин, знаешь ли, очень короткая памень на тех, кто их подводит, — отрезал он, и в его глазах мелькнуло что-то омерзительное, почти интимное.
Он развернулся и вышел, оставив меня одного в гробовой тишине кабинета. За дверью снова заиграла музыка, смеялись гости, звенели бокалы. Там, в этом море света и веселья, была моя маленькая девочка, моя Настенька, которая верила, что нашла своего принца, нашла ту самую, единственную любовь, о которой я читал ей в детских сказках.
Я посмотрел на злополучный листок, скомкал его в бессильной ярости, но потом разгладил и снова уставился на цифры. Потом медленно, будто в замедленной съёмке, вытащил телефон. Не для того, чтобы переводить деньги. Я пролистал список контактов, пропуская десятки имён, пока не нашёл один-единственный. Тот, что годами лежал в моей телефонной книге без дела, как немой укор или напоминание. Контакт человека, которому я когда-то, много лет назад, спас жизнь, вытащив его из горящего автомобиля, рискуя собственной. Человека, чья благодарность всегда казалась мне неловкой и чрезмерной. Человека, который сейчас возглавлял службу финансовой безопасности одного из крупнейших столичных банков.
— Сергей, — сказал я, услышав на том конце трубки знакомый голос. Голос был спокойным и собранным, но во мне всё замирало. — Это Виктор. Мне нужна помощь. Не моя. Моей дочери. Её жизнь.
Вернувшись в зал, я пытался сохранять ледяное спокойствие. Настя сразу же подбежала ко мне, её лицо сияло: — Пап, где ты пропадал? Мы тебя везде искали! Лёша говорил, что ты, наверное, устал и отдыхаешь!
