Через пару дней квартира перестала быть её. Людмила Петровна — мама Павла — хозяйничала на кухне, переставила всё по-своему: «Так удобнее, деточка». Сестра, Ира, занимала ванну по часу, а после оставляла мокрые следы и гору полотенец. Племянник Витя захватил диван и телевизор, на громкость не жаловался.
Марина приходила после смены, спала на раскладушке в коридоре и вставала раньше всех. В ванной — чужие зубные щётки, на полке — детские кремы, в холодильнике — пусто.
— А где колбаса? — спросила однажды. — Витя ел, — ответила Ира, не отрываясь от телефона. — Подростки, знаешь ли.
Сначала Марина пыталась объяснять, потом молчала. Сил не хватало даже на раздражение.
Иногда она ловила себя на том, что идёт домой и мысленно надеется: «Может, их уже нет?» Но в квартире всегда гремела кастрюля, лаял мультик, пахло жареным луком и чужим присутствием.
Через неделю пришёл первый удар. С карты списалось тридцать тысяч — перевод на имя Ирины Павловой.
Марина уставилась на телефон, не веря глазам. Потом услышала из кухни Павлов голос: — Да ладно тебе, — говорил он тихо. — Она всё равно не заметит. Зарплата у неё хорошая.
— Но всё же некрасиво, — ответила Ира. — Может, спросить стоило?
— А смысл? Мы же потом вернём. Как только на ноги встанем.
Марина стояла в коридоре, слушала, и ей казалось, что с каждым словом внутри что-то хрустит. Не слёзы, не обида — ломалось уважение. К себе, к нему, ко всему, что было между.
На следующий день она нашла в шкафу — среди своих платьев — вещи Иры. А её собственные аккуратно сдвинуты в угол.
Соседка снизу, Валентина Ивановна, остановила в подъезде: — Марина, что у вас там происходит? Шум, ребёнок орёт, вода с балкона течёт. Ещё немного — и я в полицию!
Она только кивнула. И пошла домой, где снова услышала визг, смех, чужие голоса. Кто-то включил телевизор на полную.
Тогда Марина поняла — всё. Хватит.
Она открыла ноутбук, набрала в поиске: «Как выселить незарегистрированных жильцов из квартиры». Пальцы дрожали, но внутри появилось странное спокойствие — как у врача перед сложной операцией.
Вечером, когда Павел пришёл с улицы, она встретила его на пороге кухни: — Завтра вы все отсюда уезжаете.
— Ты, твоя мать, сестра, ребёнок, племянник — все. Собираете вещи и уезжаете. До десяти утра.
Он усмехнулся. — Марин, ты что, с ума сошла? Это же семья. Я же не чужой тебе.
— Ты — чужой, — сказала она спокойно. — Очень даже чужой.
Людмила Петровна ахнула, прижала к груди полотенце: — Господи, да ты что творишь, девочка? Куда нам идти? На улицу?
— Это не мой вопрос. Ключи на стол.
Павел подошёл ближе, почти шептал: — Ты же уставшая. Переработала. Завтра выспишься — и всё по-другому увидишь. Мы семья, Мариш, вспомни, как хорошо было.
— Было. Пока ты не превратил мой дом в общежитие.
Он сжал кулаки. — Ты даже не представляешь, как потом пожалеешь.
В ту ночь никто толком не спал. Вещи собирались, чемоданы хлопали, слышались всхлипы. Марина сидела на кухне, пила чай и смотрела в окно. За стеклом светился соседний дом, тихо шумели машины. А внутри росло странное ощущение: не страх, не злость, а будто она наконец проснулась после долгого сна.
Под утро квартира опустеет. Но пока — ночь, и за стеной всё ещё шепчутся чужие голоса.
