— Девушка, не надо. Они всё уже оформили.
Агата смотрела на бумаги, мелькавшие в руках Валентины Петровны. Там стояла подпись — её собственная. — Откуда это?..
— Ты сама подписала, — сказала та, улыбаясь. — Помнишь? Вечером, после свадьбы, когда Федя просил тебя расписаться в бумагах для «налоговой льготы»? Вот оно.
Агата почувствовала, как земля уходит из-под ног.
Она поехала к нотариусу. Документы были настоящие. Подпись — её. Всё чисто, юридически безупречно.
Ночью она не спала. В голове звучали фразы Валентины Петровны: «Мы семья». «Мне опыт подсказывает». «Дом теперь наш».
Наутро она собрала вещи и ушла из квартиры. Без истерик. Без звонков.
Прошёл месяц. Федя писал сообщения — короткие, извиняющиеся. Потом перестал. Говорили, что Валентина Петровна действительно продала дом. Деньги перевела куда-то на лечение, потом уехала к сестре в деревню.
Агата сняла крошечную квартиру в центре, с окнами на шумный проспект. Работала до поздней ночи, не думая, не вспоминая. Но по утрам всё равно просыпалась с запахом яблок — привидением того сада, которого больше нет.
Однажды вечером ей позвонил тот же сосед.
— Девушка, вы ведь хозяйка того дома?
— Тогда приезжайте. Надо увидеть.
Дом стоял пустой, окна тёмные. В саду — заросли, яблони поломаны. Сосед сказал, что покупатели отказались — «что-то не то» с домом.
— С тех пор, как уехала та женщина, — сказал он, — ночью свет горит. И кошка эта, ваша, всё сидит на крыльце, не уходит. Как будто ждёт.
Агата подошла ближе. Кошка и правда сидела, та самая — худая, с вырванным ухом. При виде Агаты она поднялась, потёрлась о её ноги и тихо замурлыкала.
Агата стояла и смотрела на дом. Крыша чуть покосилась, ставни облезли. Но где-то внутри всё ещё пахло яблоками. И надеждой, как раньше.
Она подошла к двери. Рука дрогнула на ручке.
Замок оказался сломан — будто кто-то уже пытался войти.
Внутри — тишина. Лестница скрипнула, как живое существо. На столе — старая кружка с засохшим чаем. И фотография: она, Федя, Валентина Петровна. Свадьба. Все улыбаются.
Снизу послышался шорох. Агата обернулась — и увидела женщину. Старую, седую, но знакомую до боли. Валентина Петровна.
— Вы… — прошептала Агата.
— Я вернулась, — сказала та. Голос был чужой, без сил. — Тут теперь тишина. Я хотела пожить ещё немного… Дом не отпускает.
Агата не ответила. Она просто смотрела на женщину, у которой отняли совесть, и на дом, у которого отняли покой.
Кошка тихо проскользнула между ними и улеглась у ног Агаты.
— Уезжайте, Валентина Петровна, — сказала она наконец. — Дом всё равно не ваш.
— И не твой, — устало усмехнулась та. — Он сам по себе.
Она вышла. Дверь хлопнула — и в доме стало легче дышать.
Через неделю Агата подала документы в суд. Через месяц — выиграла дело. Дом вернулся к ней.
Но она туда больше не поехала.
Иногда, поздними вечерами, ей снилось: она идёт по саду, а из тумана выходит Валентина Петровна, улыбается и шепчет: — Всё равно он мой.
Агата просыпается, открывает глаза — и долго не может понять, где она: в новой квартире или в старом доме, где пахнет яблоками и предательством.
И только кошка снова приходит по ночам, садится на подоконник и смотрит на неё — будто знает, что этот дом никогда уже не станет ничьим.
