В этот момент она впервые за долгое время поверила, что всё может быть иначе. Что можно просто жить — без чужих претензий, без фальшивой благодарности, без вечной роли «доброй невестки».
Только где-то в глубине она знала: так просто старики не оставят. И действительно, через неделю телефон снова зазвонил — и в трубке прозвучал тот самый дрожащий, измученный голос Валентины Петровны.
— Мариночка, у нас беда. Алексей Николаевич в больнице. Приезжай, пожалуйста, я не справляюсь одна…
Марина закрыла глаза. Вот он, момент выбора.
— Валентина Петровна, — Марина сказала спокойно, даже слишком спокойно, — вы же сами всё решили. Теперь очередь Лены помогать. — Мариночка, да какая разница! Это же отец Серёжи! Ему плохо, а Лена… Лена сказала, что не может, у неё клиентка по маникюру, — голос старухи дрожал, сбиваясь на всхлипы. — Вот пусть после маникюра и приедет, — ответила Марина. — Я на работу опаздываю.
Она отключила телефон, не давая себе времени на сомнения. В груди было тяжело, будто внутри скреблось что-то острое, но вместе с тем — странное, ледяное спокойствие. Хватит. Сколько можно жить чужими проблемами?
Сергей вечером молчал. Сидел за столом, глядя в пустую тарелку. — Она звонила, да? — наконец спросил он. Марина кивнула. — Звонила. Просила помочь. — И ты отказала? — Да. Он вздохнул, устало, как будто за один день постарел лет на десять. — Знаешь, мне от этого… стыдно. — А мне — нет, — Марина подняла на него глаза. — Сколько раз ты ездил туда после смены? Сколько ночей без сна? И что в ответ? Завещание не тебе, а ей. Лене. Вот и пусть теперь Лена показывает, как она любит родителей.
Сергей не спорил. Только налил себе чай, долго размешивал сахар, глядя, как ложка бьётся о стенки стакана. — Всё равно… он же отец. — И я не запрещаю тебе к нему поехать, — спокойно сказала Марина. — Только не рассчитывай, что я снова буду сидеть с твоей матерью, кормить, стирать, слушать её упрёки. У меня сын, работа, жизнь.
В больницу Сергей всё-таки поехал. Сумка с передачей, сменное бельё, немного фруктов. Алексей Николаевич лежал в палате у окна — серое лицо, блеклые глаза, но улыбнулся, когда увидел сына. — Знал, что ты приедешь, — сказал он тихо. — Мать переживает, ты уж не сердись на неё. Сергей кивнул. — Не сердюсь. Просто тяжело.
Валентина Петровна тут же влетела в палату, суетливая, заплаканная: — Сыночек, ты бы помог мне там бумажки заполнить, а то я ничего не понимаю. Да и врачиха говорит, лекарства дорогие… — Мам, — Сергей остановил её. — Я помогу, но не всё сразу. У меня тоже дела. Она кивнула, но в глазах мелькнуло разочарование — непривычно видеть сына без прежней покорности.
Вечером, уже дома, Сергей долго сидел на кухне. Марина мыла посуду, слышала, как он тяжело дышит. — Знаешь, — наконец сказал он, — я не чувствую злости. Просто пусто. — Вот и хорошо, — ответила она. — Значит, пришло равнодушие. Это последнее, что остаётся после обиды.
Прошла неделя. В выходные Марина пошла на рынок за продуктами, и там её перехватила соседка стариков, баба Лида. — Мариночка, привет. Слышь, ты б к матери Серёжиной заглянула. Совсем бедная старушка одна сидит, всё плачет, говорит, дочка её куда-то уехала. Марина вздохнула. — Так у неё же всё “для дочери”. Пусть теперь дочь и приезжает.
Соседка покачала головой: — Знаешь, у вас сейчас гордыня, а потом совесть мучить будет. Марина усмехнулась: — А вы не думали, что бывает наоборот? Когда совесть мучает оттого, что слишком долго позволял собой пользоваться.
Через пару дней Валентина Петровна снова позвонила. — Мариночка, я… я, кажется, тогда ошиблась, — голос её был тихим, каким-то рассыпающимся. — Лена не приехала ни разу. Только звонила и кричала, что устала. Марина молчала. — Прости меня, — почти шептала старуха. — Я ведь думала, вы сильные, вы справитесь. А Лена — слабая… Я дура старая, поверила в её слёзы. — Не надо, — отрезала Марина. — Всё уже было сказано.
Она положила трубку и долго сидела молча. Внутри боролись два чувства — жалость и злость. Но злость, хоть и тусклая, оказалась сильнее.
К декабрю Алексей Николаевич поправился и вернулся домой. Но выглядел он уже не тем крепким мужчиной, каким был раньше. Постарел резко, сник. Сергей ездил раз в неделю — больше не мог. Марина не поехала ни разу. — Тебе не стыдно? — спросил он однажды. — А тебе не стыдно, что нас столько лет держали за прислугу? — ответила она.
Он промолчал. В глубине души он знал, что она права.
