— Мы всё решили, Марина, — голос Валентины Петровны звучал уверенно, почти торжественно. — Дом, дачу и гараж мы оставляем Елене. Так будет правильно. — Ага, “правильно”, — Марина усмехнулась, но в её усмешке не было ни грамма веселья. — После всех лет, что мы с Серёжей вам помогали.
Тишина повисла плотная, вязкая, как кисель. За окном, за выцветшими шторами, лениво таял октябрьский снег. Настенные часы на стене тикают гулко и равнодушно: тик-так, тик-так. Алексей Николаевич сидел рядом с женой, ссутулившись, и, как обычно, избегал смотреть в глаза сыну.
— Не обижайся, Марина, — наконец произнесла Валентина Петровна. — Елене тяжелее всех. У неё ребёнок, мужика нет, всё на ней одной. — Да вы серьёзно сейчас? — Марина даже не сдержалась, в голосе зазвенело железо. — Мы восемь лет вам помогали, каждый выходной к вам мотались. Я стирала, готовила, убирала. Сергей ремонтировал, таскал всё, что можно. А Лена… Лена приходила только за деньгами. И вот теперь — “ей тяжелее”?
Сергей молчал. Он сидел рядом, сжав руки в кулаки, и в его взгляде застыла та беспомощная ярость, которая рождается, когда уже не знаешь, что говорить.
— Мы не обязаны никому ничего доказывать, — сказала Валентина Петровна с нажимом. — Мы родители. Это наше решение. — Конечно, ваше, — Марина медленно поднялась из-за стола. — Только потом не удивляйтесь, если помощь закончится вместе с нашим терпением.
Она взяла пальто, накинула шарф и вышла в коридор. Секунда — и за ней хлопнула дверь. В кухне остались старики и Сергей. Тишина снова повисла, и только за окном ветер бился в стекло.
— Мам, — наконец сказал он, не поднимая глаз. — Может, ты всё-таки неправильно… — Нет, сынок. Я мать. Я лучше знаю, кому нужнее. Сергей сжал губы. Он понимал, что спорить бесполезно.
Дорога домой была долгой. На трассе — серые машины, лужи, подсвеченные фонарями, и редкий мокрый снег, летящий в фары. Марина молчала, глядя в окно, а в груди пульсировало что-то глухое, не дающее вздохнуть. Сергей крутил руль механически, словно не он ехал, а кто-то другой, вместо него.
— Всё. Я больше не могу, — сказала Марина тихо, почти шепотом, но в этом шёпоте было больше решимости, чем во всех криках за последние годы. — Хватит быть хорошими. — Что ты хочешь сказать? — То, что пора перестать подставлять плечо, когда тебя даже не считают за человека. Пусть теперь Лена крутится.
Сергей молчал. Потом медленно кивнул. — Ладно. Наверное, ты права. — Наверное? — Марина повернулась к нему. — Не “наверное”, а точно. Хватит нас использовать.
Он не ответил. Лишь сжал руль сильнее, и костяшки побелели.
Через три дня Валентина Петровна позвонила. — Мариночка, родная, ты не обижайся, ладно? Мы просто хотели, как лучше. У Елены жизнь тяжелее… — Я уже слышала, — перебила Марина холодно. — Всё, что хотела, я услышала.
На том конце провода вздох. Потом тихий голос, почти жалобный: — Папа переживает. Может, вы с Серёжей приедете на выходных? Посидим по-семейному, как раньше… — Нет, — отрезала Марина. — Мы заняты.
Она положила трубку и стояла с ней в руке, чувствуя, как подступает к горлу ком. Не жалости — нет. Обиды. Многолетней, накапливавшейся, почти затвердевшей, как известковый налёт на старом чайнике.
Ноябрь пришёл быстро, с холодными ветрами и ранними сумерками. Сергей всё чаще задерживался на работе — брал подработки, чтобы быстрее выплатить ипотеку. Марина таскала дом, ребёнка, покупки, как всегда, но впервые не звонила старикам даже по субботам. И впервые ей не было за это стыдно.
Иногда по вечерам она смотрела в окно, где тлели огоньки соседних квартир, и думала: а ведь всё было нормально, пока мы пытались заслужить благодарность. Вот только благодарность — не валюта, на которую что-то купишь.
Елена позвонила первой. — Привет, Мариночка, — её голос был сладким, как патока. — Мамка переживает, говорит, вы с Серёжей зазнались. Может, вы там обиделись? — Мы не обиделись, — ответила Марина спокойно. — Мы просто поняли, что зря старались. — Ну ты чего, — засмеялась Елена, — всё ведь семейное. Разве можно считать? Кто кому больше помог? — Можно, — сказала Марина. — Когда один помогает, а другой только берёт.
После этого телефон молчал долго. Месяц, два. Сначала это было непривычно. Потом — приятно. Марина чувствовала, как в доме стало легче дышать.
Однажды вечером, когда Сергей вернулся с работы, она сказала: — Знаешь, я сегодня впервые за много лет не чувствовала, что должна кому-то что-то. И мне так спокойно стало. Он посмотрел на неё, устало, но с теплом: — Может, это и есть нормальная жизнь. Без вечных “надо” и “помоги”. Марина улыбнулась. — Может быть.
