Та что-то пробормотала во сне и перевернулась на другой бок.
Но к вечеру всё стало хуже. Пришла Валентина Петровна — с пакетами, с пирожками, с тем самым снисходительным видом, от которого у Марины дрожали руки.
— Мариночка, ты чего злая? Мы же все родные. Надо друг друга понимать.
— Я понимаю. Только вы не понимаете, что у нас тут не коммуналка.
— Ну зачем так? Девочке негде, у неё трудный период…
— А у меня, значит, всё просто? Работа, дом, счета — это, по-вашему, отдых?
— Не начинай, — вмешался Сергей.
Марина повернулась к нему: — А ты чего молчишь? Это же твоя семья тоже. Почему я одна должна всё разгребать?
Он сел за стол, уткнулся в телефон. Марина почувствовала — всё, стена. Дальше уже не слова, а пустота.
Позже, когда мать с дочерью ушли на кухню пить чай, Марина слышала их разговор:
— Мам, она меня прям ненавидит, — шептала Лера. — Представляешь, считает, что я тут мешаю!
— Ничего, потерпит, — успокаивала Валентина. — Главное, не показывай, что тебе неприятно. Пусть думает, что ты тут надолго.
Марина стояла за стеной, и кровь в ней застыла.
«Пусть думает, что надолго…»
Всё стало ясно. Это не просто «пока ремонт». Это план. Настоящий, продуманный, с участием мамы.
Она вернулась к себе, закрыла дверь и села на кровать. Внутри всё кипело.
«Хозяйка, говоришь? Ну ладно. Хозяйка так хозяйка. Будем играть по-взрослому».
На следующий день Марина встала раньше всех. Протёрла кухню до блеска, собрала в пакет всё Лерино добро — шампуни, кремы, баночки, оставленные на полках. Вынесла на балкон.
Когда Лера проснулась, ахнула: — Где мои вещи?!
— На балконе. Проветриваются, — сухо ответила Марина.
— Убираюсь. Вдруг надолго задержишься, а порядок должен быть.
— Да ты… — Лера побагровела, но не договорила.
В этот момент в дверь позвонили. На пороге стояла Валентина Петровна — опять с пакетами.
— Девочки, не ругайтесь, — сказала она примирительно. — Я тут вам продуктов принесла, курочку, салатик…
— Нам ничего не нужно, — ответила Марина. — Спасибо.
— Ой, ну что ты всё “нам”, “нам”. Может, Лера голодная, она весь день работает!
— Пусть сама себе готовит. Кухня не заперта.
Лера, не выдержав, выкрикнула: — Да отвали ты уже со своими правилами! Что за диктатура у тебя?!
Марина подошла к ней вплотную: — Диктатура — это когда люди живут в чужой квартире и считают, что им всё можно.
Валентина ахнула: — Мариночка! Что за слова!
— Обычные. Только честные.
В тот вечер Сергей снова ушёл в себя — будто бы на диване есть дыра, куда можно провалиться и не слышать ничего.
Марина сидела на кухне, закурила. Смотрела, как в чашке остыл чай. В голове стучало: «Три дня. Сказала три дня. Сдержу слово».
Она знала — дальше всё пойдёт по наклонной.
Но выбора уже не было.
Марина знала, что утро будет тяжёлым, ещё до того, как открыла глаза. Снился сон, будто по квартире кто-то ходит, переставляет мебель. Проснулась — а на самом деле всё именно так.
В коридоре — стук, в комнате — грохот.
— Что опять происходит? — спросила она, выходя в халате.
Лера стояла посреди комнаты и сдвигала комод. На полу валялись вещи.
— Да шкаф неудобно стоит, — небрежно ответила она. — Я тут перестановочку решила сделать.
— В моей квартире ты решила сделать перестановочку?
— Ну чего ты опять начинаешь? — Лера закатила глаза. — Просто угол неудобный, света мало.
Марина медленно вдохнула. — Лера, я же ясно сказала. Сегодня последний день. Завтра чтобы ни тебя, ни твоих коробок здесь не было.
— Ага, сейчас, — усмехнулась та. — С чего это вдруг я должна съезжать?
— Потому что я хозяйка этой квартиры.
— Хозяйка… — повторила Лера, будто пробуя слово на вкус. — Хозяйка, значит. Только вот Серёжа — твой муж. А муж — тоже собственник. Так что решать вам двоим, а не тебе одной.
У Марины потемнело в глазах. — А Серёжа тебе что сказал?
— Что он не против, — с вызовом бросила Лера. — Сказал, если тебе не нравится, можешь у мамы пожить.
Марина молча повернулась и ушла на кухню. Руки дрожали. В голове стоял гул.
«Понятно. Значит, вдвоём решили. Без меня. Ну ничего…»
Вечером, когда Сергей вернулся, на кухне пахло жареным луком и дымом от пригоревшего масла. Марина сидела за столом, молча курила у форточки.
— Чего мрачная такая? — осторожно спросил он.
— Я? Да просто думаю, Серёж. Про жизнь. Про справедливость.
— Про Леру. Про тебя. Про нас всех.
Он сел напротив, вздохнул: — Марин, ну ты пойми. Она же не навсегда. Девчонке тяжело, мама просит…
— А тебе не тяжело, когда я, твоя жена, чувствую себя лишней?
— Да не лишней ты, просто ты всё близко к сердцу принимаешь.
— Конечно, близко. Это мой дом, Серёж. Мой. Я его купила, когда ты ещё с родителями жил.
Он смутился: — Ну и что? Мы же теперь семья, всё общее.
— Общее? — Марина усмехнулась. — Значит, завтра я к твоей маме перееду и скажу, что у меня теперь комната там общая, да?
— Вот то-то и оно, — сказала Марина. — Когда касается других — всё просто. А как до тебя — так «ой, мама, ой, неудобно».
Он встал, потер виски. — Я устал. Давай без крика, ладно?
— Без крика? — тихо переспросила она. — Ладно. Без крика.
