— Ты понимаешь, что ты сейчас несёшь? — голос Полины дрожал, но не от страха, а от того самого глухого бешенства, когда слово может больнее ударить, чем пощёчина. — Это наши деньги, Тимур. Наши. Не твои, не мои отдельно. Наши.
— Поля, ты опять заводишься… — Тимур поставил кружку на стол, и чай с молоком дрогнул тонкой плёнкой. — Давай без сцены.
— Без сцены? — Полина рассмеялась так, что у неё защипало горло. — А что это, по-твоему? Ты слушаешь его сказки, сидишь, киваешь, как студент на лекции, и хочешь, чтобы я хлопала ресницами и радовалась, как дура?
В гостиной, развалившись в кресле, Максим наблюдал за этим почти театральным спором с выражением человека, который уверен в победе ещё до начала партии. Ему нравилось, как эти двое ругаются. Нравилось, что брат, младший, «домашний», почти домашняя тряпка, тянется к нему, как мальчишка за старшим.
— Поля, — протянул Максим, слегка усмехнувшись, — ты не горячись. Мы же тут о деле говорим, о будущем. А ты будто про кастрюлю сгоревшую причитаешь.
У Полины лицо побелело. Она резко обернулась к нему, и в этот момент он даже испугался — не крика, а тишины, которая повисла.
— Ты лезешь в чужой дом со своими схемами. У тебя же ничего, слышишь, ничего не получилось за последние годы. Три раза — и трижды в яму. А теперь хочешь утянуть нас туда же?
Максим сделал вид, что не услышал, и разложил бумаги на столе. Графики, проценты, красные стрелки вверх. Всё это выглядело как раскраски для детей, а не бизнес-план. Но Тимур сидел, глотал каждое слово брата.
Вот в чём ужас, подумала Полина. Я живу с мужем, который не видит, как его обманывают. И, что страшнее, он сам готов обманываться.
Они вдвоём строили свой мир. По крупицам. Отказывали себе в отпусках, в ресторанах, в новой мебели. Пять лет — и вот накопленная сумма. Маленькая победа в огромном городе, где каждый день пожирает мечты тысяч людей. И вот теперь чужая рука тянется в их копилку.
Полина в ту ночь не спала. Лежала на спине, считала секунды, как будто могла с их помощью успокоиться. Тимур рядом храпел спокойно — будто и не было вечером крика. И это его спокойствие било по ней сильнее любого скандала.
«Неужели он и правда думает, что спасает нас? Что помогает? Нет, он просто снова мальчишка рядом с братом. А я кто тогда? Прислуга в этом доме?»
В голове снова всплывали обрывки фраз. «Родная кровь». «Надо помочь». И — самое страшное — «это же просто деньги».
Нет, Тимур, это не просто деньги. Это мы. Наша жизнь. Наши утренние споры на кухне, наша серая, но честная работа, наши надежды. Ты их отдал так, будто чужой мелочи попросили.
Максим приходил снова и снова. Притащил ноутбук, показал какие-то салонные интерьеры, фотографии улыбчивых девушек с идеально уложенными волосами. Полина заметила, как его взгляд задерживался на ней — слишком долго, слишком откровенно. Ей стало мерзко.
— Ты даже не скрываешь, что пользуешься им, — прошептала она, когда Максим на минуту вышел в коридор позвонить.
— Да перестань. Он просто увлечён.
— Он увлечён, а ты ослеп.
И тогда впервые Полина подумала о том, что, может быть, дело не в Максиме вовсе. Может, Тимур сам ждёт этого — шанса рискнуть, вырваться из их «правильной» жизни, где всё расписано, где нет места подвигу.
Через несколько дней случился странный эпизод. На лестничной клетке Полина столкнулась с их соседкой — тихой пенсионеркой, Валентиной Павловной. Та спросила:
