Она посмотрела на него. И вдруг не почувствовала ни злости, ни обиды — только усталость. — Илья, — сказала она мягко, — поздно. — Да почему поздно-то? Мы же можем всё вернуть! — он схватил её за руку. — Я всё понял. Маму поставлю на место, честно. — Не надо, — отстранилась Настя. — Это всё уже пройдено.
Он замолчал. Посидел, потом вдруг спросил: — А можно я хоть посмотрю все комнаты? Мы же мечтали… — Посмотри, — кивнула она.
Он прошёлся по квартире — в спальню, потом на балкон. Возвращался медленно, как будто по музею ходил. — Знаешь, — сказал тихо, — я, наверное, всё-таки рад. Что у тебя получилось. Хоть без меня. — Спасибо, — ответила Настя. — Только теперь я живу по-другому. Без «мы».
Илья поднял взгляд. — То есть совсем никак? — Никак, — спокойно произнесла она. — Я устала быть виноватой за то, что кто-то считает мои решения «неправильными». Мне и без этого хватает забот.
Он кивнул, вздохнул. — Ну, хоть чай нальёшь? — Конечно, — сказала Настя и пошла на кухню.
Молча поставила чайник. Они сидели, пили чай, говорили о мелочах — кто где работает, кто как живёт. Почти спокойно. Потом он встал: — Ну, я пойду. — Иди, — кивнула она. — Настя… — Что? — Можно я когда-нибудь позвоню? Просто узнать, как ты. — Позвони, — ответила она. — Но не жди, что я вернусь.
Он молча кивнул. Ключ повернулся в замке — тихо, как щелчок точки в конце длинного предложения.
Настя осталась одна. Точнее, не одна — со своими мыслями, коробками, новым чайником и звоном пустых стен. С утра купила шторы, повесила сама. Потом собрала мебель — ругалась, шурупы путала, но собрала. К вечеру стояла кухня, а в спальне — кровать.
Включила радио. Там играла старая песня — та, под которую они когда-то танцевали на свадьбе. Настя выключила. Прошлое закончилось. Теперь — своя жизнь.
Вечером пришла соседка с этажа, Валентина Павловна, лет под шестьдесят. Принесла банку солёных огурцов и сказала: — Новенькая? Ну, добро пожаловать! У нас тут народ спокойный. Если что — стучись. — Спасибо, Валентина Павловна, — улыбнулась Настя. — Буду знать.
Они разговорились. Валентина Павловна рассказывала, кто где живёт, кто кому ремонт делал, кто с кем развёлся. Настя слушала и улыбалась — наконец-то обычная, спокойная жизнь, без сцен, без вечных советов «как правильно».
Когда соседка ушла, Настя снова подошла к окну. На улице горели фонари, по аллее гуляли мамы с колясками, парни с собаками. Из окна соседней квартиры доносился смех. Она достала из сумки ключи — провела пальцем по металлу. Свои. Настоящие. Ни от кого не зависящие.
Телефон снова зазвонил. На экране — «Светлана Петровна».
Настя посмотрела на экран, долго. Потом нажала «отклонить». — Нет, — сказала вслух. — Хватит.
Поставила телефон на подоконник, включила чайник. С кухни пахло булочками — мама принесла вчера. Взяла одну, откусила. Тепло. Спокойно. Свободно.
И вдруг стало легко, как будто с плеч сняли мешок, который она тащила много лет.
Она прошлась по квартире — по коридору, по комнатам. Провела рукой по стене, поправила штору, поправила фото бабушки на полке. — Всё будет хорошо, — сказала Настя вслух.
Через месяц она уже обустроилась окончательно. Купила кошку из приюта — полосатую, с хитрыми глазами. Назвала Машкой, в честь бабушки. Работала, приходила домой вечером, ставила чайник, включала свет на балконе. Иногда мама приезжала в гости — с вареньем и советами. Но не давила. Просто — по-доброму.
Иногда Настя вспоминала Илью. Не со злостью — просто как человека, который был частью пути. Было, прошло.
Теперь у неё своя дверь, свой ключ и своё утро. Без криков, без споров, без постоянных «ты должна».
Настя стояла у окна и смотрела на город. Октябрь кончался, первый снег падал тонкими нитями, ложился на ветки. Она улыбнулась. — Ну вот, — сказала тихо. — Теперь всё по уму.
И где-то там, в тишине, будто послышалось — будто бабушка смеётся: «Вот теперь правильно, внученька. Вот теперь — по-своему.»
