Воскресный обед у свекрови всегда был для Кати испытанием на прочность. Не потому, что Лидия Петровна была плохой хозяйкой — стол всегда ломился от изысканных блюд, а в ее хрустальных бокалах играл бликами дорогой коньяк, который так любил ее муж, Алексей. Нет, испытанием была сама атмосфера, густая и тягучая, как мед. Воздух был насыщен притворной слащавостью, за которой Катя давно научилась различать холодный расчет.
В тот вечер все началось как обычно. Лидия Петровна, изящная женщина с жесткими глазами, перекладывала Кате в тарелку заливную рыбу собственного приготовления.
— Кушай, Катюша, ты у меня такая худенькая, — голос ее звучал как шелк, но Катя уловила в нем привычные нотки упрека. — Совсем о себе не заботишься. Алексею нужна красивая и ухоженная жена.
Алексей, сидящий напротив, одобрительно кивнул, разминая в пальцах стопку. Он всегда преображался в родительском доме, становясь не мужем, а послушным сынком.
— Мама права, тебе бы побольше отдыхать, — сказал он, избегая взгляда Кати.
Катя промолчала, лишь поблагодарив кивком. Она привыкла к этим колкостям, приправленным якобы заботой. Она смотрела в окно на темнеющее небо над престижным районом, куда родители Алексея перебрались несколько лет назад, и думала о своей уютной, но скромной трешке в самом сердце города, доставшейся ей от бабушки. Та самая трешка, которая была ее крепостью и главной болью в этой семье.
Разговор тек плавно и неспешно, пока Лидия Петровна, разливая по чашкам ароматный травяной чай, не перевела его в нужное ей русло. Ее взгляд скользнул по Кате, оценивающе и цепко.
— Катюш, а мы тут с отцом думали, — начала она, и в голосе ее появилась та самая фальшивая нота, которая всегда заставляла Катино сердце сжиматься. — Ваша трешка в центре — это, конечно, лотерейный билет. Такой капитал простаивает, пылится. Вы же там вдвоем ютитесь, как студенты.
Катя почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Она поставила чашку на блюдце, чтобы скрыть дрожь в пальцах.
— Мы не ютимся, Лидия Петровна. Нам там очень удобно, — тихо, но твердо ответила она.
— Ну что ты, милая! — свекровь сладко улыбнулась, делая вид, что не слышит возражений. — Алексей же у нас главный финансовый аналитик, у него важные клиенты. Ему бы достойный кабинет, для солидности. А в той вашей клетушке где его разместить? На балконе?
Алексей нахмурился, поддержав мать.
— Мама дело говорит, Катя. Я уже не мальчик, мне нужен статус. А эта квартира… она как будто из прошлой жизни.
Эти слова ранили Кату глубже, чем она ожидала. Прошлая жизнь… Жизнь, в которой у нее были свои мечты, свой мир, до того как она стала частью этой чужой, плотно сбитой семьи.
Лидия Петровна, видя ее молчание, решила развить успех. Она обвела взглядом стол, словно ища поддержки у портрета своего покойного мужа на стене.
— Мы же не для себя, детки, мы для вас стараемся. Представьте: вы продаете эту трешку, мы немного добавим своих средств, и вы купите шикарное жилье здесь, в нашем районе. Рядом с нами. А разницу… ну, мы вам как-нибудь компенсируем. Копейку бросим, — она рассмеялась своему собственному юмору, и ее смех прозвучал фальшиво и громко.
Слово «копейка» повисло в воздухе, тяжелое и ядовитое. Катя посмотрела на Алексея, надеясь увидеть в его глазах хоть каплю неловкости, понимания наглости этого предложения. Но он лишь пожал плечами, избегая ее взгляда, и потянулся за конфетой.
— Мама все правильно продумала, — буркнул он. — Не надо тут делать трагедию.
В тот момент Катя поняла: это не просто разговор. Это — начало. Начало чего-то большого, страшного и беспощадного. Она чувствовала себя зверем, на которого медленно и уверенно начинают охоту. Теплота от чая в ее руках сменилась ледяным холодом. Она сидела за столом, улыбалась через силу и понимала, что ее маленький, дорогой ей мир только что дал трещину, и эта трещина с каждым мгновением расходится все дальше и дальше.
Прошла неделя после того злополучного воскресного ужина. Семь дней, которые растянулись словно в дурном сне. Катя надеялась, что неприятный разговор забудется, как забываются многие мелкие семейные стычки. Но тревожное предчувствие не отпускало ее, сжимая виски тугим обручем каждое утро.
Алексей вел себя отстраненно. Он задерживался на работе, а придя домой, утыкался в телефон, делая вид, что разбирает важные рабочие письма. Та тихая идиллия, что была между ними раньше, испарилась, оставив после себя тягостное молчание.
Развязка наступила в следующую пятницу. Алексей пришел домой неожиданно рано. Катя как раз заканчивала готовить ужин — жарила картошку, его любимую, с хрустящей корочкой, надеясь хотя бы таким образом вернуть в их отношения каплю тепла.
— Картошечка твоя, — улыбнулась она ему, снимая фартук. — Садись, сейчас подам.
Он не ответил на улыбку, прошел в гостиную и упал на диван. Лицо его было серьезным, сосредоточенным.
— Кать, присядь. Надо поговорить.
Сердце у Кати ушло в пятки. Она медленно вытерла руки полотенцем и опустилась в кресло напротив, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Я тут с мамой еще раз все обсудил, — начал он, глядя куда-то в сторону от нее. — Насчет квартиры. Предложение, в общем-то, более чем выгодное.
Он помолчал, собираясь с мыслями, а потом выпалил все одним духом, словно заученную фразу.
— Рыночная цена твоей трешки — около двадцати миллионов. Мы это выяснили. Мама готова оформить все официально. Мы составляем договор дарения на нее, а она тебе в качестве компенсации сразу отдает пятьсот тысяч рублей. Наличными. Это же больше, чем ты заработаешь за год в своей конторе! Ты в принципе можешь пока не работать.
Он произнес это с такой уверенностью, с таким ожиданием благодарности в голосе, что у Кати на мгновение перехватило дыхание. Она смотрела на него, не веря своим ушам. Цифры ударили по сознанию с физической силой. Двадцать миллионов. Пятьсот тысяч. Пятьсот тысяч за всю ее жизнь, за ее воспоминания, за ее единственный и настоящий угол.
— Ты… ты с ума сошел? — выдохнула она наконец. Голос ее дрожал. — Какой договор дарения? Какие пятьсот тысяч? Это же грабеж средь бела дня!
Лицо Алексея мгновенно изменилось. Мягкость и деловая серьезность слетели с него, как маска, обнажив раздражение и злость.
— Ах, грабеж? — он резко поднялся с дивана и возвысился над ней. — Я тебе предлагаю цивилизованное решение! Мы купим нормальную квартиру! Ты будешь жить в прекрасном районе, как человек! А ты тут со своей развалюхой за душу цепляешься! Это просто стены, Катя!
— Для тебя — стены! — вскрикнула она, тоже вставая. Слезы подступили к глазам, но она сжала кулаки, не позволяя им пролиться. — Для меня это дом! Это бабушкин дом! Ты же знаешь! Ты прекрасно знаешь!
— Твоя бабушка давно в земле, а мы живые люди и должны думать о будущем! — рявкнул он. — О моем будущем! Мне нужен статус, мне нужен кабинет для встреч! Я не могу тащить клиентов в это старье, где пахнет нафталином!
— Тогда снимай себе кабинет! Или купи на свои деньги! Почему я должна отдавать тебе свое? За копейки!
— Это не копейки! — его лицо исказила гримаса ярости. — Это большие деньги! И знаешь что? Я вижу, какая ты на самом деле жадная. Жадина! Ты вообще моя жена? Ты вообще нашу семью любишь? Или ты замуж вышла только ради своей халупы?
Эти слова прозвучали как пощечина. Катя отшатнулась. Все, что она делала для него, для их общего быта, вся ее любовь и забота — все это в один миг было перечеркнуто и названо жадностью.
— Выйти замуж ради квартиры? — прошептала она, и голос ее сорвался. — Да я… я…
Она не нашлась, что сказать. Ком стоял в горле. Она видела перед собой не того мужчину, в которого когда-то влюбилась, а чужого, озлобленного человека, смотрящего на нее глазами своей матери.
— Я не подпишу никаких бумаг, — тихо, но очень четко сказала Катя. — Никогда. Ты понял?
Алексей тяжело дышал, его кулаки были сжаты.
— Подумаешь, королева Никольская, — прошипел он с ледяным презрением. — Мы это еще посмотрим. Мама права — тебя нужно ставить на место.
Он развернулся и, громко хлопнув дверью в спальню, оставил ее одну в центре гостиной. С кухни донесся запах горелой картошки. Запах ее рухнувшей жизни. Катя медленно опустилась на пол, обхватила колени руками и закрыла лицо. Первый акт семейной драмы окончился. Теперь она знала — война объявлена. И на кону было все.
