Я вышла из кухни, опираясь на дверной косяк. Руки были в муке, я как раз собиралась печь блины для детей. Тесто теперь казалось ненужным, бессмысленным занятием.
— Оленька, золотко! — Галина Ивановна протянула ко мне руки, но не для объятий, а с драматическим жестом. — Мы пришли забыть все неприятные слова. В семье всякое бывает. Ты же не держишь зла на старую больную женщину?
Она посмотрела на меня влажными глазами. Игра была начата.
— Проходите, — сухо сказала я, отступая в гостиную.
Они устроились на диване, как тогда, на поминках. Алексей метался между кухней и гостиной, не зная, куда себя деть. Он напоминал затравленного зверька.
— Мы все обдумали, — начала Галина Ивановна, складывая руки на коленях. — И поняли, что действительно, могли немного… задеть тебя. Но, дочка, пойми и ты нас! Ирочка одна, с Коленькой. Мальчишке тринадцать, возраст трудный. А живут они в той клетушке, света белого не видят. Для учебы, для будущего — ужасные условия.
Ирина вздохнула, подхватывая тему.
— Да, Коле в следующем году в колледж поступать. Хороший колледж в вашем районе. Ездить ему от нас — два часа в одну сторону. Совсем мальчик измучается.
Я молчала, глядя на них. Я ждала, к чему они ведут.
— Так вот, — свекровь наклонилась ко мне, изображая доверительность. — Мы придумали, как можно всё уладить без всяких обид и судов. Совсем просто.
Ирина выпрямилась, ее глаза загорелись практичным блеском.
— Вы прописываете у себя Колю. Временно! Только на время учебы. Для поступления нужна прописка в этом районе. Он у вас пожить даже не будет, только числиться. И мы… мы забудем про этот разговор про долю. Считайте, что вопрос закрыт. Справедливо?
Воздух в комнате перестал поступать в легкие. Я посмотрела на Алексея. Он стоял в дверном проеме, и по его лицу было видно — он слышит это предложение впервые, но оно не кажется ему таким уж абсурдным.
— Прописка? — медленно проговорила я. — Прописка несовершеннолетнего ребенка? Вы вообще понимаете, что это значит?
— Что тут понимать? — отмахнулась Ирина. — Формальность. Пусть мальчик имеет шанс на хорошее образование. Вы же не бездушные люди.
— Это не формальность! — голос мой набрал силу. — Это юридический акт! Выписать потом несовершеннолетнего практически нереально! Это создаст нам огромные проблемы, если мы захотим продать квартиру или сделать перепланировку! Вы что, думаете, я совсем глупая?
Галина Ивановна снова приняла вид оскорбленной невинности.
— Ольга, какая продажа? О чем ты? Речь о помощи семье! Ты так обо всем думаешь с точки зрения выгоды? Как же так? Мы предлагаем мир, а ты опять о проблемах каких-то…
— Мам, — неуверенно вмешался Алексей. — Может, и правда… это же ненадолго… Коля парень хороший, не помешает…
Я посмотрела на мужа с таким холодным презрением, что он потупился.
— Алексей, выйди, пожалуйста, — тихо сказала я. — Мне нужно поговорить с твоими родственниками наедине.
Он замешкался, но послушный укоренившийся рефлекс заставил его сделать шаг назад, в прихожую.
Я повернулась к двум женщинам. Вся моя обида, вся боль переплавились в холодную, твердую решимость.
— Ваше предложение я слышала, — сказала я четко, отчеканивая каждое слово. — Мой ответ — нет. Никаких прописок. Никаких долей. Этот дом — моя крепость. И я не собираюсь пускать в нее чужих солдат под видом «мира». Разговор окончен.
— Ах так? Ну, тогда не обещай, что мы не пойдем другими путями! Суды у нас еще никто не отменял!
— Это ваш выбор, — пожала я плечами. — А теперь, пожалуйста, покиньте мой дом.
Галина Ивановна медленно поднялась с дивана. Ее лицо исказила гримаса злобы, сбросившая маску добродетели.
— Да уж, видно, чужая кровь… Никакого уважения к старшим. Поглядим, что ты запоешь, когда к тебе с официальной бумагой придут.
Они вышли, не прощаясь, громко хлопнув дверью. В прихожей стоял Алексей, белый как мел. В его глазах читался ужас от того, что мир рухнул окончательно. Но для меня этот мир только начал обретать четкие, пусть и жестокие, очертания. Я осталась одна против всех. И это придавало мне сил.
Тишина, наступившая после хлопнувшей двери, была оглушительной. Алексей не смотрел на меня. Он стоял в прихожей, опершись лбом о стену, его плечи были напряжены. Я видела, как он борется сам с собой — между долгом передо мной и детьми и страхом перед матерью. Но в тот вечер я уже не ждала от него помощи. Его молчание во время визита «миротворцев» стало последней каплей.
На следующее утро, отправив детей в школу, я осталась одна в квартире. Бессильная ярость сменилась холодным, трезвым расчетом. Я понимала, что одной эмоциями не победить. Галина Ивановна и Ирина говорили о суде. Значит, им было что предъявить. Или они блефовали? Мне нужны были не догадки, а факты.
Я села за компьютер и начала искать. Ключевые слова: «деньги на квартиру от родителей», «возврат доли», «подарок или долг». Статьи пестрели сложными формулировками, но общий смысл проступал четко: если нет расписки, где черным по белому указано, что деньги являются долгом, суд почти всегда признает их подарком. Особенно если передача средств была приурочена к свадьбе или рождению ребенка.
Но одна фраза застряла у меня в голове: «бремя доказывания лежит на истце». То есть, доказывать, что это был долг, должны они. А что, если у них есть какие-то доказательства? Слова отца Алексея, сказанные при свидетелях? Какие-то записи?
Мне нужен был не просто совет из интернета, а настоящий специалист. Нужен был юрист.
Найти его оказалось проще, чем я думала. Я позвонила подруге, которая несколько лет назад благополучно развелась и отстояла свою квартиру. Она сразу же дала мне номер телефона и фамилию — Константин Анатольевич.
— Он суровый, но чертовски грамотный, — предупредила подруга. — С ним лучше говорить четко и по делу.
Мой звонок был коротким. Я записалась на прием на тот же день, во второй половине дня.
Кабинет Константина Анатольевича находился в старом, но солидном здании в центре города. Внутри пахло деревом и книгами. Сам он был мужчиной лет пятидесяти, с седыми висками и внимательным, пронзительным взглядом. Он выслушал меня, не перебивая, лишь изредка делая пометки в блокноте.
Я изложила все с самого начала: поминки, заявления о доле, визит с предложением о прописке племянника. Рассказала про деньги на взнос, подаренные свекром десять лет назад.
Когда я закончила, юрист отложил ручку.
— Давайте по порядку, — начал он спокойно. — Первое. Никакого завещания, где фигурирует ваша квартира, быть не может. Ваш свекор не являлся ее собственником. Он мог завещать только свое имущество. Так что это — чистый блеф, давление на психику.
Я кивнула, и камень с души немного свалился.
— Второе. Прописка несовершеннолетнего. Вы абсолютно правы. Это не «формальность». Выписать ребенка «в никуда» практически невозможно. Даже если он здесь не будет жить, его регистрация создаст вам колоссальные препятствия при любой сделке с жильем. Соглашаться на это — чистое безумие.
— Я так и думала, — выдохнула я.
— Теперь самое главное — деньги, — юрист сложил руки на столе. — Ключевой вопрос: а есть ли у ваших родственников какие-либо доказательства, что это был не подарок, а долг? Расписка? Письменное соглашение?
— Нет! — уверенно сказала я. — Ничего этого не было. Иван Петрович просто перевел деньги нам на счет. Сказал: «На обустройство».
— Хорошо. Но «сказал» — это доказательство, которое сложно представить суду. Ваша свекровь и сестра мужа могут привести свидетелей, которые подтвердят, что слышали от покойного, будто это была ссуда. Суд может встать на их сторону, если сочтет их свидетельства убедительными.
У меня снова похолодело внутри.
— Вам нужно искать свои доказательства, — твердо сказал Константин Анатольевич. — Во-первых, любые документы, связанные с той сделкой. Выписки со счета, где виден перевод. Во-вторых, ваши с мужем переписки, где упоминается этот подарок. Смс-сообщения, электронные письма. В-третьих, вспомните, были ли свидетели, при которых свекор говорил о деньгах именно как о подарке. Ваши друзья, родители.
Я молча кивала, понимая, что времени с тех пор прошло много, и многое стерлось из памяти.
— А если… если ничего такого нет? — робко спросила я.
— Тогда, — юрист вздохнул, — суд превратится в вашу слово против их слова. И исход будет предсказать сложно. Судья будет смотреть на обстоятельства: кому больше нужна помощь, кто ведет себя добросовестно. Ваше поведение, ваша реакция — все это будет иметь значение.
Он посмотрел на меня прямо.
— Готовы ли вы к такой войне? Она будет грязной. Они будут давить на вашего мужа, на детей, пытаться выставить вас скандалисткой, которая не уважает память покойного.
Я посмотрела в окно, на серый город. Вспомнила лицо Галины Ивановны, искаженное злобой. Вспомнила молчащего Алексея.
— У меня нет выбора, — тихо, но очень четко сказала я. — Я должна быть готова.
Выходя из кабинета, я не чувствовала облегчения. Но я чувствовала нечто более важное — почву под ногами. Страх перед неизвестностью сменился ясным пониманием задач. Я знала врага в лицо и теперь знала, в каком направлении двигаться.
Война была объявлена. И я собиралась выиграть ее. Во что бы то ни стало.
Неделя после визита к юристу прошла в напряженном ожидании. Я, как сыщик, начала тихую охоту за доказательствами. Перерыла старые бумаги, нашла выписку со счета за тот год — да, перевод от Ивана Петровича был. Но слова «подарок» там, конечно, не значилось. Я лихорадочно вспоминала разговоры десятилетней давности. Кто мог быть свидетелем? Мои родители? Да, они точно помнили, что свекор гордо говорил о помощи молодым. Но будут ли слова моей мамы весомы против слов свекрови и ее родни? Сомневалась.
Алексей старался не лезть в мои изыскания. Он видел, что я что-то ищу, но не спрашивал. Мы существовали в режиме хрупкого перемирия, общаясь только на бытовые темы, касающиеся детей. Воздух в квартире был густым от невысказанного.
