— Ты что, серьёзно? — голос матери звенел в тесной прихожей. — Ты обязана! Мы не справляемся!
Инна молча сложила в коробку последние книги с полки. Руки не дрожали. Странно — раньше при каждом крике Зинаиды Фёдоровны внутри всё сжималось, а сейчас только пустота и усталость.
— Куда ты уходишь?! — мать шагнула ближе, схватила коробку за край. — У тебя брат! Роман без тебя не выживет!
Инна аккуратно высвободила коробку из материнских рук, поставила у двери. За стеной раздался хриплый кашель — Роман проснулся. Двадцать два года, худой, с искривлённым позвоночником, с руками, которые не слушались. Инна знала каждый звук его дыхания, каждую гримасу боли.
— Справитесь, — сказала она тихо.
Отец сидел за кухонным столом, уткнувшись в газету. Не поднимал глаз. Так он всегда и сидел — то с газетой, то с бутылкой, то просто молча смотрел в стену. Много лет назад перестал быть отцом, стал мебелью.
— Ты его бросаешь! — Зинаида Фёдоровна шагнула вперёд, преграждая путь к двери. — Ты понимаешь, что делаешь? Это предательство!
Инна подняла глаза. Мать стояла перед ней — невысокая, полная, с красными пятнами на щеках и взглядом, полным ярости и отчаяния. Инна видела этот взгляд тысячу раз. Он работал всегда. До сегодняшнего дня.
— Мне тридцать лет, мам. Я имею право жить своей жизнью.
— Какой жизнью?! — мать ткнула пальцем в сторону окна. — С этим своим Кириллом? Он тебя бросит через месяц, нужна ты ему! А здесь всё-таки семья!
Инна взяла сумку с пола, перекинула через плечо. В кармане куртки лежала синяя записная книжка — она сама записывала туда список дел: купить памперсы, отвезти Рому на массаж, забрать рецепт, приготовить протёртую еду. Носила эту книжку столько лет, что уже не помнила, когда она появилась.
— Инночка, — голос матери стал мягче, почти умоляющим. — Ну куда ты? Мы же семья. Роме нужна ты. Он тебя любит.
Из комнаты донеслось невнятное мычание. Роман звал. Инна сжала ручку сумки, но не обернулась.
— Папа?! — мать резко обернулась к мужу. — Слышишь? Она думает, ты поможешь!
Отец поднял глаза от газеты, посмотрел на Инну долгим, пустым взглядом. Потом снова уткнулся в текст.
Зинаида Фёдоровна развернулась обратно, схватила дочь за руку.
— Ты не можешь уйти! Я одна не справлюсь! У меня давление, сердце болит, я сама еле хожу!
Инна высвободила руку. Пальцы матери оставили красные следы на запястье.
Мать замолчала на секунду, потом лицо её исказилось.
— Стас, брат твой, в своё время так же сбежал, как предатель! И ты теперь за ним!
Мать отступила на шаг, будто её ударили. Глаза покраснели, губы задрожали.
— Значит, я для тебя ничто. Всё, что я сделала — ничто. Я тебя растила, кормила, одевала, а ты…
— Я помню, мам. Я помню каждый день. Каждую ночь, когда вставала к Роме. Каждую процедуру, каждый укол, каждую смену памперсов. Я помню всё.
Инна подняла коробку, прижала к груди. В прихожей пахло больничным мылом — этот запах въелся в стены, в одежду, в кожу. Она чувствовала его на своих руках даже сейчас, когда уже собрала вещи и готова была выйти за дверь.
— Ты пожалеешь, — тихо сказала мать. — Вернёшься на коленях.
Инна открыла дверь. На лестничной площадке стоял Кирилл — высокий, в куртке, с ключами от машины в руке. Увидев её, улыбнулся осторожно, не уверенно.
Она вышла на площадку, не оглядываясь. Дверь за спиной хлопнула — мать захлопнула её с силой. Из-за двери донеслись рыдания и крик: «Роман! Роман, сынок!»
Кирилл взял у Инны коробку, коснулся её плеча.
Она кивнула. Спустились по лестнице — облупившаяся краска на перилах, запах сырости. Пятиэтажка семидесятых на окраине. Инна прожила здесь всю жизнь.
Во дворе стояла машина Кирилла. Он загрузил коробку в багажник, открыл дверь. Инна села на пассажирское сиденье и впервые за много лет почувствовала — легко. Не радостно, не победно. Просто легко, как будто сняли с плеч рюкзак, набитый камнями.
Кирилл завёл мотор, посмотрел на неё.
Он не поверил, но кивнул. Машина тронулась с места. Инна смотрела в окно на знакомый двор — покосившиеся качели, ободранные лавочки, голубятню на крыше соседнего дома. Всё осталось на месте. А она уехала.
В кармане завибрировал телефон. Инна достала — звонок от матери. Сбросила. Через минуту снова. Снова сбросила.
— Будет звонить, — сказал Кирилл тихо.
Они ехали молча. Инна положила руку на стекло, чувствуя холод. За окном мелькали серые дома, редкие фонари, пустые остановки. Город засыпал.
Новая квартира была в спальном районе ближе к центру — однушка на четвёртом этаже, панорамное окно с видом на парк. Кирилл снимал её уже полгода и всё это время уговаривал Инну переехать. Она отказывалась. Потом согласилась. Потом снова передумала. А три дня назад просто собрала вещи и сказала: «Хорошо. Я еду.»
