Они поднялись на четвёртый этаж, Кирилл открыл дверь. Инна вошла внутрь и остановилась на пороге. Светло, чисто, пахнет кофе и свежим бельём. Никаких лекарств на столе, никаких пелёнок на батарее, никаких записок с напоминаниями на холодильнике.
— Проходи, — Кирилл поставил коробку у дивана. — Чай? Или поесть хочешь?
Она прошла к окну, посмотрела вниз. Парк, дорожки, редкие прохожие. Тихо. Не гнетущая тишина старой квартиры, где каждый вздох Романа слышен через стену. А нормальная, человеческая тишина.
Кирилл принёс кружку, поставил на подоконник.
Инна обернулась, посмотрела на него молча.
Она взяла кружку, сделала глоток. Горячо. За окном горели редкие фонари парка, и впервые за много лет Инна не чувствовала, что должна кому-то что-то.
Звонок пришёл в среду, когда Инна мыла посуду после завтрака. Кирилл ушёл на встречу с заказчиком, в квартире было тихо. Телефон завибрировал на столе, экран загорелся — «Мама».
Инна вытерла руки, долго смотрела на высвечивающееся имя. Потом взяла трубку.
— Инна, это я, — голос Зинаиды Фёдоровны был слабым, надломленным. — Роме плохо. Совсем плохо.
— Температура поднялась, дышит тяжело. Я не знаю, что делать. Папа опять пьёт, толку от него никакого. Я одна с ним. Инночка, приезжай, пожалуйста.
В груди что-то сжалось — привычное, отработанное годами. Вина. Страх. Ответственность.
— Я вызвала! Они сказали, что ничего страшного, просто простуда. Но он же задыхается! Ты же знаешь, как у него с лёгкими!
Инна закрыла глаза, прислонилась к холодильнику.
— Как — не можешь?! — голос матери сразу стал резче. — Он твой брат! Ему плохо, а ты сидишь там со своим Кириллом и говоришь «не могу»?!
— Я больше не живу с вами.
— Ты его бросила! Бросила больного человека! У тебя совесть есть?
Инна молчала. В трубке слышалось тяжёлое дыхание матери, где-то на фоне хрипел Роман.
— Инночка, ну пожалуйста, — мать снова перешла на мягкий тон. — Ты же умеешь с ним обращаться. Я не справляюсь одна. Приезжай хоть на день, помоги мне.
— Один день! Всего один день! Или тебе брат совсем не дорог?
Инна разжала пальцы, телефон чуть не выскользнул.
— Что тут думать? Роме плохо!
— Я подумаю, — повторила Инна и нажала отбой.
Положила телефон на стол, села на стул. Руки дрожали. Вина разливалась внутри, медленно, липко. Роман задыхается. Мать одна. Отец на работе. А она здесь, пьёт кофе, смотрит в окно на парк.
Вечером Кирилл вернулся домой, увидел её на диване с телефоном в руках.
— Мать звонила. Говорит, Роме плохо.
Кирилл сел рядом, положил руку ей на плечо.
Он помолчал, потом спросил осторожно:
Инна посмотрела на него.
— Инн, ты же понимаешь, что это манипуляция? Она просто хочет вернуть тебя.
— А если ему правда плохо?
— Тогда она вызовет скорую. Или отца попросит. Или сама справится. Она взрослый человек.
Инна отвернулась к окну. За стеклом темнело, включались фонари.
— Да. Но ты не обязана быть его сиделкой всю жизнь.
Она не ответила. Кирилл вздохнул, встал, пошёл на кухню. Инна осталась сидеть, глядя в темноту за окном.
На следующий день, в пятницу, она поехала в старую квартиру. Сказала себе — просто забрать вещи. Ещё несколько коробок осталось в шкафу. Кириллу не сказала, что едет.
Поднялась на третий этаж, позвонила в дверь. Открыла мать — растрёпанная, в старом халате, с красными глазами.
— Инночка! — она бросилась обнимать дочь. — Ну слава богу! Я знала, что ты приедешь!
Инна осторожно высвободилась.
— Я за вещами. Как Рома?
— Плохо, — мать махнула рукой в сторону комнаты. — Температура не спадает. Я ночь не спала, караулила.
Инна прошла в комнату. Роман лежал на кровати, укрытый одеялом, лицо бледное, глаза закрыты. Дышал тяжело, с присвистом. Инна подошла, положила руку ему на лоб — горячий.
— Вызывала, — мать встала в дверях. — Они приезжали, сказали — ОРВИ, пейте жаропонижающее.
Инна села на край кровати, посмотрела на брата. Двадцать два года. Худой, слабый, беспомощный. Он не виноват, что родился таким. Не виноват, что мать использует его как цепь.
— Инночка, может, останешься на пару дней? — мать присела рядом. — Просто пока ему полегчает. Я правда не справляюсь одна.
— Ну хотя бы сегодня! Посиди с ним вечером, а я в магазин схожу, лекарства куплю.
Инна встала, отошла от кровати.
— Я приехала за вещами.
Мать тоже встала, лицо её вытянулось.
— Значит, тебе плевать на брата?
— Мне не плевать. Но я больше не могу здесь жить.
— Кто говорит про жить?! Я прошу просто помочь! Один вечер!
— Мам, ты не справляешься? Наймите сиделку.
