— Давление опять скачет, — голос тёти Клавы звучал устало. — Таблетки пью, а толку никакого.
Лариса прислонилась лбом к холодной стене коридора поликлиники. Смена закончилась десять минут назад, ноги гудели, в ушах ещё звенели голоса пациентов. Телефон прижат к уху так крепко, что висок начал неметь.
— Тёть Клав, а ты к врачу сходила?
— Схожу, схожу. Слушай, а ты когда приедешь? Погода хорошая, воздух свежий. Приезжай, отдохнёшь от города.
Лариса закрыла глаза. Каждый разговор начинался одинаково — жалобы на здоровье, потом переход к варенью и пирогам. Потом обязательно: «Когда приедешь?»
— На выходных, наверное.
— Наверное? — в голосе тёти проскользнула обида. — Лара, я тебя с двенадцати лет растила. Как родную. А ты — наверное.
Лариса сжала телефон. Двенадцать лет. Похороны родителей, чемодан с вещами, чужая квартира в Коломне. Тётя Клава тогда взяла её без разговоров, оплатила школу, медучилище, помогла с общежитием. Никогда не напоминала о долге вслух — но каждое «я тебя растила» звучало как счёт, который нужно оплачивать бесконечно.
— Хорошо, в субботу приеду.
— Вот и умница. Пирог испеку с капустой, помнишь, как ты любила?
Лариса повесила трубку и долго стояла в пустом коридоре. За окном темнело, из ординаторской доносился смех медсестёр. Хотелось домой, в свою съёмную однушку, где можно просто лечь и не думать ни о ком.
В субботу утром Лариса села на электричку до Коломны. В сумке — коробка конфет и упаковка таблеток от давления. За окном мелькали дачные посёлки, березняк, серые платформы. Час пути, но казалось — едет на другую планету.
Тётя Клава встретила на пороге — невысокая, полная, в застиранном цветастом халате. Волосы аккуратно уложены, на лице — радостная улыбка.
— Лариса! Заходи, заходи скорее!
Она обняла племянницу крепко, пахло яблочным вареньем и свежей выпечкой. Лариса вдохнула этот запах — родной, удушающий.
— Проходи, стол накрыла. Пирог горячий ещё.
Они сели на кухне. Тётя разрезала пирог, налила чай в старые фарфоровые чашки. На стене висела фотография родителей Ларисы — мама и папа улыбались с чёрно-белого снимка. Лариса отвела взгляд.
— Как работа? — спросила тётя, придвигая ей тарелку.
— Нормально. Много пациентов.
— Устаёшь небось? — Тётя Клава наклонилась вперёд, взяла Ларису за руку. Пальцы были тёплые, мягкие, но сжимали запястье крепко. — Надо о себе думать, Лара. О будущем.
Лариса осторожно высвободила руку, взяла чашку.
— Я думаю, тёть Клав.
— Нет, не так думаешь. — Тётя поправила племяннице воrotник блузки, разгладила складку. — Тебе уже двадцать пять. Пора серьёзно устраиваться.
— У меня работа есть.
— Работа — это хорошо. Но женщине нужна семья, понимаешь? Муж, дети. Я не вечная, Лара. Квартира моя двухкомнатная, после меня тебе достанется. Но нужно, чтобы ты устроена была, чтобы кто-то рядом.
Лариса откусила пирог. Тесто было рассыпчатым, начинка — вкусной, как в детстве. Но каждый кусок застревал в горле.
— Слушай, а помнишь Людмилу Степановну? Мою подругу? — Тётя оживилась. — У неё сын, Станислав. Хороший парень, в банке работает, квартиру купил. Она говорит, он один живёт, никак не женится.
— Да ты не переживай! Просто познакомитесь, чай попьёте. Он завтра как раз к матери приезжает. Зайдёт, посидим вместе.
Лариса поставила чашку на блюдце.
— Я не хочу ни с кем знакомиться.
Тётя Клава замерла, улыбка сползла с лица.
— Лара, я для тебя стараюсь. — Голос тёти стал тише, но твёрже. — Понимаешь? Я хочу, чтобы ты была счастлива. Чтобы не осталась одна, как я.
— Ты одна! — Тётя резко встала, начала собирать со стола посуду. Тарелки звякали друг о друга. — Работа, съёмная квартира — это не жизнь. Твоя мама, царствие ей небесное, мечтала тебя замужем увидеть.
Фотография на стене смотрела укоризненно. Лариса сжала руки под столом.
— Мама хотела бы, чтобы я была счастлива. По-своему.
— Ты не знаешь, чего она хотела. — Тётя обернулась, глаза блестели. — А я знаю. Я её сестра. И я тебя растила, когда тебе было двенадцать, помнишь? Кто тебе в школу деньги давал? Кто медучилище оплачивал?
Лариса встала из-за стола.
— Помню, тёть Клав. Спасибо тебе за всё.
— Так хоть Станислава встреть! Один раз. Для меня.
Пауза повисла тяжёлая, липкая. Лариса смотрела на тётю — уставшую, постаревшую, одинокую. Отказать — значит предать. Согласиться — значит сдаться.
Тётя просияла, обняла её снова.
— Вот и умница. Я Людмиле сейчас позвоню, скажу, пусть Станислав завтра зайдёт.
На следующий день Станислав пришёл ровно в три. Высокий, подтянутый, в рубашке и джинсах. Пожал Ларисе руку, сел за стол напротив.
— Приятно познакомиться, — сказал он. — Мама много о вас рассказывала.
Лариса кивнула. Тётя Клава суетилась на кухне, разливала чай, подкладывала печенье. Станислав улыбался вежливо, расспрашивал о работе.
— Медсестра, значит? Хорошая профессия. Стабильная.
Вопрос прозвучал естественно, буднично. Лариса почувствовала, как напряглись плечи.
— Понятно. Ну ничего, ещё не поздно. — Он отпил чай, посмотрел на неё оценивающе. — Женщине важно вовремя семью создать. Дети, дом. Это же главное, правда?
Тётя Клава кивала одобрительно.
— Конечно, конечно. Лариса у нас хозяйственная, готовить умеет.
Лариса смотрела на Станислава, на тётю, на их довольные лица. Словно её уже распределили, упаковали, пристроили. Осталось только подписать.
— Извините, мне нужно выйти, — сказала она и встала из-за стола.
