Холодный октябрьский вечер застал Марину врасплох – она всё ещё сидела в своей маленькой кухне, рассматривая две полоски на тесте. Сердце то замирало, то начинало стучать как сумасшедшее. Тихо гудел холодильник, за окном шелестели последние листья на берёзе, а в голове крутилась одна и та же мысль: «Как же сказать?»
Входная дверь хлопнула ровно в семь – Михаил всегда приходил в одно и то же время, словно по расписанию. Она слышала, как он разувается в прихожей, как привычно вешает куртку, как…
– Мариш, ты дома? – его голос, обычно такой родной, сейчас почему-то заставил её вздрогнуть.
– На кухне! – отозвалась она, торопливо пряча тест в карман домашнего халата.
Михаил появился в дверном проёме – высокий, подтянутый, в своём неизменном деловом костюме. Три года вместе, а у неё до сих пор замирает сердце, когда она видит его таким… Правда, сегодня сердце замирало совсем по другой причине.
– Миш… – начала она, теребя пояс халата. – Нам нужно поговорить.
Он замер на пороге, не входя на кухню. Что-то в её голосе заставило его насторожиться.
– Что-то случилось?
Марина встала из-за стола, чувствуя, как дрожат колени. Ей вдруг показалось, что маленькая кухня стала ещё меньше, а воздух в ней – густым и тяжёлым.
– Я… – она глубоко вздохнула. – Я беременна.
Тишина. Только холодильник всё так же монотонно гудел, а за окном шелестели листья. Михаил медленно опустился на табурет, его лицо стало неестественно бледным.
– Ты уверена? – наконец выдавил он.
Марина достала тест из кармана: – Два теста. Оба положительные.
– И… что ты думаешь делать? – его голос звучал глухо, будто издалека.
Она почувствовала, как внутри всё сжалось. Этот вопрос… Он спрашивал не «что МЫ будем делать», а что будет делать ОНА.
– Я хочу оставить ребёнка, – тихо, но твёрдо произнесла Марина.
Михаил резко встал, отодвинув табурет. Его лицо исказилось.
– Марин, ты что, с ума сошла? Какой ребёнок? Мы же говорили об этом – сначала карьера, потом дети. У меня повышение на носу, ты только устроилась в новую фирму…
– Но это наш ребёнок, – её голос дрогнул. – Разве ты не рад хоть немножко?
– Рад? – он нервно усмехнулся. – Чему радоваться? Неужели ты всерьёз думаешь, что сейчас подходящее время? Нет, нужно решать эту проблему, пока не поздно.
«Проблему». Это слово ударило больнее, чем пощёчина. Марина почувствовала, как к горлу подступает комок.
– Я не буду делать аборт, – она сама удивилась твёрдости своего голоса. – Даже если ты уйдёшь.
Михаил застыл, глядя на неё так, словно видел впервые. В его взгляде мелькнуло что-то похожее на презрение.
– Значит, шантажировать меня вздумала? – процедил он сквозь зубы. – «Даже если уйдёшь»… А ты подумала, как будешь жить одна? На что растить ребёнка? Или решила на алименты меня подловить?
Каждое его слово било, словно камень. Марина прислонилась к холодильнику, чувствуя, как подкашиваются ноги. Этот человек… Неужели это тот самый Миша, который три года назад писал ей стихи и дарил ромашки?
– Я просто хочу сохранить нашего ребёнка, – прошептала она. – Разве это преступление?
– Это глупость! – он в сердцах ударил ладонью по столу. – Безответственная глупость! Если ты действительно любишь меня, если дорожишь нашими отношениями – завтра же запишешься на приём.
Марина почувствовала, как по щеке скатилась первая слеза. Но внутри, где-то глубоко под сердцем, зрела твёрдая уверенность: она не отступит. Не в этот раз.
– Нет, – тихо, но решительно произнесла она. – Я не буду делать аборт. Даже если ты уйдёшь.
После того вечера их жизнь превратилась в молчаливую войну. Михаил будто специально задерживался на работе, а дома демонстративно игнорировал любые попытки Марины заговорить о будущем. Он больше не целовал её перед уходом, не спрашивал, как прошёл день. Только изредка бросал колкие замечания о «глупом решении» и «загубленной жизни».
Промозглым ноябрьским утром Марина решилась позвонить матери. Анна Петровна выслушала новость в напряжённой тишине.
– Доченька… – голос матери звучал устало. – А может, Миша прав? Ты молодая, ещё успеешь родить. Зачем рушить отношения?
– Мам, – Марина сжала телефон так, что побелели костяшки пальцев. – Ты же сама говорила, что аборт – это грех…
– Ох, Мариночка, жизнь сложнее, чем наши принципы. Я в твоём возрасте тоже думала, что всё просто. А потом… – она осеклась.
– Что потом?
Анна Петровна тяжело вздохнула: – Ничего. Приезжай в выходные, поговорим.
Всю дорогу до материнской квартиры Марину мутило. Токсикоз начался неделю назад, но она упрямо списывала свое состояние на нервы. В подъезде пахло жареной рыбой и влажной штукатуркой – запахи детства, которые раньше вызывали тёплые воспоминания, а теперь заставляли желудок предательски сжиматься.
Мать открыла дверь, даже не спросив «кто там» – видимо, ждала у окна. Повела на кухню, засуетилась с чайником. Марина заметила, как сильно поседели её волосы за последний год.
– Я должна тебе кое-что рассказать, – Анна Петровна поставила перед дочерью чашку с мятным чаем. – О том, что случилось до твоего рождения.
Она помолчала, собираясь с мыслями: – Я тогда была немногим младше тебя. Встречалась с парнем – красивый, перспективный. Когда узнала о беременности, он тоже настаивал на аборте. И я… я послушалась.
Марина замерла с чашкой в руках.
– Потом было ещё две попытки забеременеть, но не получалось. Врачи говорили – последствия аборта. Твой отец знал обо всём, принимал как есть. А потом случилось чудо – появилась ты.
Анна Петровна вытерла выступившие слёзы: – Знаешь, что самое страшное? Я до сих пор думаю о том, первом ребёнке. Каким бы он был? Сколько ему сейчас лет? И эта боль… она не проходит, доченька. Никогда.
Марина потянулась через стол, сжала мамину руку: – Мамочка…
– Поэтому я сначала и сказала про Мишу, – Анна Петровна грустно улыбнулась. – По привычке думала, что главное – сохранить отношения. А сейчас смотрю на тебя и понимаю – ты правильно решила. И я буду рядом, что бы ни случилось.
На следующей неделе Марина записалась к гинекологу. В женской консультации было людно – молодые мамочки с колясками, беременные на разных сроках.
В очереди перед ней сидела женщина с младенцем, завёрнутым в голубое одеяльце. Малыш причмокивал во сне, а мать смотрела на него с такой всепоглощающей любовью, что у Марины защемило сердце.
– Какой чудесный, – прошептала она.
Женщина улыбнулась: – Самое большое счастье. Знаете, я тоже сначала боялась. Муж ушёл, когда узнал о беременности. А теперь смотрю на сына и понимаю – ради этого стоило пройти через всё.
Марина машинально положила руку на живот. Где-то там, под сердцем, зарождалась новая жизнь. И впервые за последние недели она почувствовала не страх, а странное, тихое спокойствие. Будто кто-то шепнул: «Всё будет хорошо».
Вечером Михаил снова завёл разговор об аборте. Вечером Михаил снова начал разговор об аборте. За эти дни что-то неуловимо изменилось внутри. Марина слушала его слова, но они больше не причиняли той острой боли, как раньше. Она смотрела на Михаила и едва узнавала человека, которого, казалось, знала наизусть все эти годы.
А в душе крепла тихая, спокойная уверенность – такая же, как тогда в консультации, когда она увидела, как молодая мама укачивает своего малыша, что-то нежно ему воркуя. В тот момент всё встало на свои места.
– Я всё решила, Миша, – тихо сказала она, но каждое слово звенело убежденностью. – Это не шантаж и не упрямство. Просто я наконец поняла, что для меня значит быть матерью.
Это мой выбор. Наш ребёнок будет жить – с тобой или без тебя.
Это случилось в середине декабря. За окном кружился первый настоящий снег, укрывая город белым покрывалом. Марина стояла у плиты, помешивая борщ – мама говорила, что беременным нужно хорошо питаться.
На плите уютно булькало, с подоконника тянуло холодом, а в животе, еще совсем небольшом, но уже заметном под свободным свитером, порхали странные лёгкие пузырьки. «Как будто бабочки летают», – подумала Марина, улыбаясь своим мыслям.
Звук поворачивающегося в замке ключа заставил её вздрогнуть. Михаил вошёл на кухню, и Марина сразу поняла – что-то не так. Он был непривычно бледен, галстук съехал набок, а в руках…
– Что это? – спросила она, хотя уже знала ответ.
– Направление на аборт, – его голос звучал хрипло. – Я договорился с хорошей клиникой. Завтра в девять.
Половник выпал из её руки, с глухим стуком ударившись о кафельный пол. Красные капли борща разлетелись по белому кафелю, как брызги крови.
– Я же сказала… – начала Марина, но он перебил: – Хватит! Хватит этого детского упрямства! – Михаил в сердцах швырнул бумаги на стол. – Я всё решил. Завтра едем в клинику, делаем аборт, и забываем об этом кошмаре. Или…
Он замолчал, тяжело дыша. В наступившей тишине было слышно, как на плите выкипает борщ.
– Или что? – тихо спросила Марина.
– Или я ухожу. Насовсем. Выбирай – или я, или эта… эта блажь!
Марина медленно подняла половник с пола. Руки дрожали, но внутри была удивительная ясность. Она вдруг поняла, что ждала этого момента – момента окончательного выбора.
– Знаешь, – её голос звучал неожиданно спокойно, – когда я была маленькой, бабушка рассказывала мне сказку про птицу, которая выкармливала птенцов своей кровью. Я тогда не понимала, как можно так сильно любить. А сейчас…
Она положила руку на живот, чувствуя эти удивительные пузырьки – свои персональные крошечные бабочки.
– Сейчас я знаю, что смогу всё. Даже если придётся одной.
– Значит, решила? – его лицо исказилось. – Значит, какой-то… зародыш важнее трёх лет отношений?
– Это не зародыш, Миша. Это наш ребёнок. И да, я решила.
Она смотрела, как он молча идёт в спальню. Слышала, как открываются шкафы, как с грохотом выдвигаются ящики. В голове почему-то крутилась глупая мысль: «Надо же, борщ совсем выкипел…»
Михаил вернулся через двадцать минут с наспех собранной сумкой. Остановился в дверях кухни, словно ждал, что она бросится останавливать его, будет плакать, умолять. Но Марина просто стояла у окна, глядя на падающий снег.
– Ты ещё пожалеешь, – бросил он напоследок. – Когда останешься одна, когда поймёшь, как тяжело тянуть ребёнка в одиночку…
– Может быть, – она повернулась к нему, и он осёкся, увидев в её глазах что-то новое, незнакомое. – Но я точно знаю, о чём буду жалеть больше.
Входная дверь хлопнула – резко, окончательно. В опустевшей квартире стало оглушительно тихо. Марина медленно опустилась на табурет, всё ещё глядя в окно. Снег падал всё гуще, заметая следы на тротуаре.
Её начала бить дрожь – мелкая, противная. Накатили слёзы, которые она сдерживала при Михаиле. Уткнувшись лицом в ладони, она разрыдалась – горько, по-детски, давясь всхлипами. Плакала о разбитой любви, о рухнувших мечтах, о предательстве человека, которому верила…
А потом почувствовала это снова – лёгкое, как взмах крыльев, движение под сердцем. Словно маленький человечек внутри говорил: «Мама, я с тобой. Мы справимся».
Марина вытерла слёзы и встала. Нужно было убрать пролитый борщ, проветрить кухню и позвонить маме. Жизнь продолжалась – теперь уже совсем другая, но её собственная. И в этой новой жизни она больше не будет одна.
Весна пришла неожиданно рано. Ещё в феврале капель начала выстукивать свою песню по карнизам, а в марте солнце уже вовсю играло в лужах. Марина стояла у окна роддома, поглаживая внушительный живот. До встречи с дочкой оставалось совсем немного.
Последние месяцы дались нелегко. Пришлось экономить каждую копейку – спасибо маме, которая помогала и деньгами, и продуктами. На работе удалось договориться о частичной удалёнке, хотя некоторые коллеги косились и шептались за спиной.
Но каждый вечер, оставаясь одна в своей маленькой квартире, Марина чувствовала удивительное умиротворение. Она раскладывала на диване крошечные распашонки, пинетки, чепчики и разговаривала с дочкой.
– Представляешь, сегодня Валентина Сергеевна опять спрашивала про твоего папу, – шептала она, поглаживая живот. – А я ей сказала – нас и вдвоём вполне хватает.
Михаил объявился всего один раз – прислал сухое сообщение, что забрал из квартиры последние вещи и оставил ключи у консьержки. Марина прочитала его без той боли, что раздирала душу в декабре. Всё, что казалось таким важным ещё несколько месяцев назад, теперь отступило перед главным чудом – её малышкой.
Схватки начались ранним утром. Анна Петровна примчалась через полчаса после звонка, вызвала такси, собрала сумку в роддом. Потом были долгие часы ожидания, боль, страх и, наконец…
– Поздравляю, у вас девочка! – голос акушерки звучал как будто издалека. – Три четыреста, пятьдесят два сантиметра!
Когда ей впервые положили на грудь тёплый, попискивающий комочек, Марина забыла обо всём на свете. Крошечные пальчики, припухшие веки, редкие тёмные волосики… Её дочка. Её Машенька.
– Мам, – позвала она через несколько часов, когда их перевели в палату. – Ты только посмотри, какая она красивая!
Анна Петровна склонилась над кроваткой, где спала её внучка. По её щекам текли слёзы.
– Господи, Мариночка, – прошептала она. – Какая же ты у меня молодец. Я так тобой горжусь.
Марина смотрела на спящую дочь, и сердце переполняла любовь – такая огромная, что, казалось, она не поместится в этой маленькой больничной палате. Где-то за окном шумел весенний город, в коридоре негромко переговаривались медсестры, а здесь, в полумраке палаты, две женщины – мать и бабушка – охраняли сон новой жизни.
– Знаешь, мам, – тихо сказала Марина, – я ни разу, ни на секунду не пожалела.
Анна Петровна молча сжала её руку. Обе понимали – это правда. Жизнь не стала проще, но стала настоящей. И пусть впереди их ждёт много трудностей, они справятся. Теперь их трое – бабушка, мама и маленькая Машенька. Три поколения женщин, научившихся верить в себя и свой выбор.
А за окном расцветала весна, даря надежду на новое счастье.
Не пропустите:
