— С женщиной, которая двадцать минут назад жаловалась, что у неё слабый животик, а теперь проглатывает мою квартиру целиком! — Катя тоже встала. — Вы меня за идиотку держите?
— Мы хотим помочь семье, а ты упираешься, как… — начала Ольга Петровна, но Екатерина уже не слушала.
Она швырнула салфетку на стол. Посуда звякнула. Андрей вскочил, как будто кто-то ударил в гонг.
— Катя, подожди. Мы просто хотели обсудить. Это ничего не решено.
— Обсудить? За моими спиной? Месяц назад я нашла в твоей почте письмо от риелтора. С описанием квартиры. Моей. С моими окнами. С балконом, где мы первый раз поцеловались. И ты даже тогда мне не сказал!
— Я… Я просто интересовался рынком…
— А я теперь интересуюсь адвокатами, Андрей. Будем оба на рынке.
Ольга Петровна хлопнула дверцей шкафа:
— Вот и спасибо! Мы ей как к родной! Бизнес строим для семьи! А она — в позу! Капусту бы сдохшую собаку не кормила!
Катя вздохнула. Она устала. От капусты, от «семьи», от предательства под видом заботы.
— Я не в позу. Я — в угол. Вы меня туда загнали. Но знаете, что в углу бывает? Розетка. Я туда включу утюг, соберу вещи — и уйду.
— И куда ты уйдёшь? — с насмешкой спросила свекровь. — К родителям? Ах да. Они умерли. Так что, милая, подумай хорошенько, прежде чем делать глупости.
Эта фраза прошла по ней, как нож по льду.
— Спасибо, что напомнили, Ольга Петровна, — сдержанно ответила она. — Именно поэтому я не отдам вам их квартиру. Ни за что. Даже если вы начнёте делать в ней икру из капусты.
— Значит, ты выбрала имущество. А не семью? — тихо спросил Андрей.
— Я выбрала себя. Потому что семья — это не те, кто делит твоё имущество, а те, кто делит с тобой боль, Андрей.
Грохнула входной. И только тогда поняла, что руки дрожат. Катя проснулась рано, хотя толком и не спала. Голова гудела, как чайник на последнем вздохе. Она сидела на диване в своей квартире — той самой, где ещё висела фотография родителей, где пахло прошлым, и где её никто не звал «доченька» уже пять лет. Сейчас здесь было тихо. Даже слишком.
Телефон лежал на тумбочке, экран мигал уведомлениями. Десять пропущенных от Андрея, два голосовых от Ольги Петровны (удалены не прослушав), и три сообщения от общего друга — «Катюх, ты что натворила? Андрей как зомби ходит».
Она выключила звук. Пусть зомби ходит. Её это больше не касается. Ну, почти.
На кухне — родная кухня, без посторонних оценок и гигиенических замечаний — она налила себе кофе и села у окна. За окном была весна, но такая, как после развода: вроде солнце, а всё равно холодно.
И тут звонок. Домофон.
Она не хотела подходить. Даже злилась на себя, что сердце вдруг ёкнуло. Но подошла. На автомате.
— Это я, Андрей, — хрипло, словно после пьянки. — Мне надо поговорить.
— Мне — нет, — коротко ответила Катя и уже хотела нажать «отбой», но голос пробрался в ухо.
— Катя, прошу. Без мамы. Один. На минуту.
Секунда. Две. Она всё же нажала кнопку.
Через минуту он стоял в прихожей, неловкий, с мешками под глазами, будто ночевал под банкоматом.
— Ты чего пришёл? Извиниться? Или поговорить, как «взрослая семья»?
— Катя, пожалуйста… — он прошёл на кухню, сел, посмотрел в чашку. — Я был неправ. Но ты тоже…
— Стоп. Не начинай это «ты тоже». Я тебя в квартире не предавала. А ты — обсуждал продажу за моей спиной. Как будто я уже умерла. Или как будто я мебель. Или ковер.
