— Ты зачем такая язвительная, Анечка? — свекровь отхлебнула чай и сморщилась. — Липа горчит. И у тебя плитка вся в разводах. Я бы на твоём месте купила «Мистер Пропер». А ещё, — она сделала глоток, — я бы сделала перестановку в спальне. Там энергии плохо циркулируют. Может, потому у вас и зачатия нет.
— Спасибо, — сквозь зубы выдавила Анна. — Мы как-нибудь разберёмся со своими энергиями сами. С вашей — и в этом доме — пока перебор.
Вечером Анна вернулась с работы и застала сцену: Наташа кормила ребёнка пюре из банки прямо на диване. Ложка падала, пюре размазывалось по подлокотнику, рядом стоял тазик с детскими вещами в воде. Дмитрий сидел рядом и смотрел в ноутбук. Спокойно. Как будто это — не дом, а станция помощи беженцам.
— Что здесь происходит? — медленно спросила Анна, стараясь дышать носом.
— У нас стиралка на кухне сломалась, — пояснила Наташа, даже не извинившись. — Я в тазу всё. Нормально же. Мы недолго.
— В моём тазу?! — Анна не верила. — ЭТО МОЙ ТАЗИК ДЛЯ УБОРКИ! Я В НЁМ ПОЛЫ МОЮ!
— Фу, как грубо, — Наташа скривилась. — Всё равно ты всё перемываешь, какая разница?
— Пошла вон! — рявкнула Анна, схватив тазик и вылив его в ванную. — ВОН! И ты, и твой ребёнок, и твои носки! Это моя квартира! Вы тут вообще кто такие?!
— Ты сошла с ума, — отшатнулся Дмитрий. — Серьёзно. Мы просто… временно.
— Ты — паразит. А они — твои сожители. Но не мои. Я так больше не могу.
— Я тебе не позволю выставлять мою семью, — вмешалась Маргарита Петровна, входя из прихожей, как будто слышала через стены. — Запомни: женщина должна быть покладистой. А ты…
— А я подаю на развод! — крикнула Анна и захлопнула дверь спальни.
Ночью она не спала. Сидела на полу, обхватив колени, и думала, где она допустила ошибку. Не тогда ли, когда пустила его жить к себе, не спросив даже, кто у него родня? Не тогда ли, когда отмахнулась от тревожного «он ещё не определился с работой»? Или когда она приняла его нерешительность за мягкость?
Она думала о бабушке. Как та сидела в этой комнате, на этом же месте, и учила: «Главное — границы. Чужим людям нельзя разрешать жить у тебя. Даже если они называются семьёй».
Тогда Анна не понимала. А теперь — очень даже.
Утром она собрала вещи Дмитрия в чёрный мешок для мусора. В него же положила детские пюре, его джинсы и запасную зубную щётку. Поставила всё у двери.
Когда Дмитрий пришёл, она стояла с чашкой кофе на балконе и смотрела, как город просыпается. Он вошёл, увидел мешок, остановился.
— А ты думал — я шучу?
— У тебя есть семья. Только не я.
Он стоял, глядя на неё. Потом развернулся, взял мешок и ушёл. Не сказав ни слова.
Она вернулась на кухню. Сделала себе тост с сыром. Включила радио. И впервые за много недель — улыбнулась.
— Бабушкина квартира — не общежитие для безработных родственников! — крикнула Анна, хлопнув дверью перед носом Маргариты Петровны. Та стояла в подъезде с сумкой, набитой постельным бельём, двумя банками «своих» огурцов и оскорблённым лицом статуи Екатерины Великой. — И хватит уже пытаться прорваться сюда, как на штурм Зимнего!
— Ты ещё за это пожалеешь, — процедила свекровь сквозь зубы. — Я тебя уничтожу. Сын ты уже потеряла. Семью — потеряла. Осталась одна. Дряхлеть будешь в своей квартирке, как крыса в коробке. А Наташенька — молодая, красивая, и с ребёнком. Её-то ещё оценят.
