В тот вечер они всё-таки ушли. Но на следующее утро в ванной стояли новые зубные щётки. Четыре.
— Слушай, Дим, — Анна сидела на краешке дивана, едва касаясь спинкой подушки, — скажи честно. Ты вообще меня слышишь? Ты понимаешь, что происходит?
— Я не хочу ссор, — тихо ответил он, не отрываясь от телефона. — Мне надоели ваши бабы.
— Наши? — она усмехнулась. — Я одна тут «баба», которая хоть что-то тянет. Остальные — пассажиры.
На кухне хлопнула дверь шкафчика. — Я на неделю перееду к маме, — сказал он позже, уже собирая свои носки в рюкзак. — Тут напряжённо, ты понимаешь. Ребёнок, Наташа плачет. А ты — как ежиха.
— А ты — как моль, Дима. Вроде есть, а толку никакого.
Он ушёл. А она осталась. И впервые за последние месяцы легла в постель одна — с чувством облегчения, будто сняли гипс, который был наложен не на руку, а на душу.
Но на следующий день она снова услышала за дверью голос свекрови: — Я сказала — будем жить здесь. Я своих внуков по подъездам таскать не позволю!
И в тот момент Анна поняла: теперь всё начинается по-настоящему.
— Либо она, либо я. Сегодня. Не завтра. Не «после работы», не «обсудим вечером». Сегодня, Дима! — голос Анны дрожал, но не от страха. От бешенства, которое давно копилось внутри, как газ в закрытой кастрюле. Осталось только поджечь.
— А можно без истерик, пожалуйста? — Дмитрий вздохнул и вытер руки о штаны. Он только что вернулся с «важного разговора» с Маргаритой Петровной, а по факту — два часа сидел у неё на кухне, пил компот и играл с племянником. — Наташе негде жить, ты же знаешь. Снять квартиру — дорого. А ребёнок маленький, у неё даже памперсы на исходе.
— А у меня — на исходе терпение, — Анна подошла к балкону и открыла окно, как будто свежий воздух мог разогнать эту зловонию равнодушия. — Мне плевать, сколько стоят памперсы. Пусть мать помогает. Пусть ты, наконец, встанешь на ноги. Но я не буду жить в одном доме с женщиной, которая заявляет, что я «вынуждена делиться».
— Это не она сказала, — промямлил Дмитрий.
— Нет? А кто? Твой племянник?
— Ты всё преувеличиваешь…
— Я?! — она обернулась так резко, что у него дёрнулся подбородок. — Это я, по-твоему, преувеличиваю, когда вижу, как твоя мама перебирает мои трусы, пока ты сидишь в ванной и гладишь ей платье?! Или когда Наташа ставит сушить свои колготки НА МОЙ РАДИАТОР?! Мне с них потом пыльцой дышать, ты понимаешь?!
Он молчал. Как всегда.
На следующий день Маргарита Петровна пришла с табуретом и банкой солёных огурцов.
— Я пока временно здесь посижу. Ноги гудят. Да и Наташе надо помочь — у неё сын кашлять начал, надо проветривать. А ты, Анечка, не переживай. Молодёжь должна делиться. Нам же все вместе проще!
Анна смотрела на эту женщину и думала, что проще было бы, будь у неё сабля. Или хотя бы молоток. Или, на крайний случай, прописка в психдиспансере, чтобы можно было громко заорать: «УХОДИТЕ ВСЕ!» — и это списали бы на обострение.
Вместо этого она сделала чай. С липой. Чтобы не сорваться.
— А вы когда съезжать собираетесь? — спросила она с нарочитым спокойствием, разливая кипяток по кружкам. — Сегодня? Или подождать следующего наводнения?
