Алёна сидела за кухонным столом, рассеянно глядя на старую фотографию, которую недавно нашла в коробке с бумагами. На снимке – она с сестрой Диной. Им тут двенадцать и четырнадцать, обе в простых сарафанах, с беззаботными улыбками.
Но даже тогда их дружбу трудно было назвать настоящей. Дина всегда хотела большего – внимания, вещей, побед. Алёна помнила, как сестра утащила её новый альбом и испортила его, нарисовав на каждой странице что-то своё. Когда Алёна пожаловалась матери, та только махнула рукой:
– Дина просто очень талантливая. А ты научись делиться.
Эти слова, будто застывшие во времени, снова всплыли в памяти, когда она открыла сообщение, пришедшее несколько дней назад. Дина просила разрешения приехать к ней на некоторое время. Обстоятельства, как она написала, вынудили её искать временное убежище.
Сергей, муж Алёны, был удивлён.
– Ты её столько лет не видела. А вдруг у неё неприятности?
Алёна пожала плечами, стараясь не показать своего беспокойства. Она не была готова впустить в свой дом человека, который когда-то стал для неё символом боли и обиды. Но отказывать не умела – это всегда было её слабостью.
Через неделю Дина появилась на пороге их квартиры. Высокая, стройная, в модной шубе и с ярко накрашенными губами, она выглядела так, словно сошла с обложки журнала. Алёна почувствовала неловкость – в джинсах и мягком свитере она казалась себе серой мышью рядом с сестрой.
– Алёнка! – воскликнула Дина, обняв её слишком крепко, как будто они были лучшими подругами.
– Давно не виделись, – сдержанно ответила Алёна.
Сергей, который стоял позади, сразу же предложил занести её вещи. Дина, усмехнувшись, бросила:
– Ты настоящий рыцарь. Повезло же тебе с ним, Алёнка.
Эти слова заставили Алёну напрячься. Но она быстро отмахнулась от непрошенных мыслей, убеждая себя, что не стоит искать проблемы там, где их нет.
***
В первые дни всё казалось мирным. Дина рассказывала истории о своих «подвигах»: она работала в модельном агентстве, путешествовала по миру, заводила бурные романы. Сергей слушал её с интересом, изредка задавая вопросы. (продолжение в статье)
Глава 1. Отпуск, который стал началом конца
«Я взяла отпуск, чтобы перевезти маму к себе. А через месяц уже писала заявление в полицию.»
— Невозможно поверить, что всё это было со мной. Казалось бы — обычная история: взрослая дочь забирает пожилую мать к себе. Помогает, ухаживает, покупает теплые тапочки, кефир с черносливом, гладит старую косынку, которая пахнет аптекой и ландышами. А заканчивается всё протоколом в дежурной части и вопросом: «Вы уверены, что ваша сестра могла на такое пойти?»
Я не ответила сразу. Потому что не была уверена.
Всё началось в середине апреля, когда мама позвонила и сказала тихим, чуть дрожащим голосом:
— Ирочка, у нас тут крыша капает… Прямо на кровать.
Я услышала не только слова. Я услышала то, что было между строк.
Мне страшно. Я одна. Я больше не справляюсь.
Собрала чемодан в тот же вечер. На работе подписала заявление на отпуск — три недели. Только и выговорила начальнице:
— Мама. Нужно. Дом.
Она, кажется, всё поняла — не стала уточнять, что за «дом», где и на сколько.
Вечером в электричке, между серыми стеклянными остановками и берёзами в черном снегу, я всё думала: как мы докатились до такого. Когда мама стала старой? Когда я — взрослой? Когда сестра перестала быть… сестрой?
Дом встретил меня запахом старой древесины, мышиных тропок и аптечного йода. В кухне, как всегда, лежал хлеб под полотенцем. На подоконнике — пустой горшок, где раньше росла герань. А в углу, под самым потолком, действительно капало.
— Мам, ну что это такое? — спросила я, с трудом сдерживая раздражение, потому что, если честно, злость во мне кипела. Не на неё — на Лену. Которая ни разу не приехала. Ни на выходные, ни на похороны дяди Вити, ни когда у мамы был перелом. Просто перевела деньги — и всё.
Мама села за стол, как школьница на собеседовании, и сказала:
— Леночка занята. У неё свои дела. Ты же знаешь, она у нас важная теперь. Москва, офис, иностранцы…
— Мам. Она — твоя дочь. Как и я. Только я почему-то здесь, с пледом, сумками, кровью из пальца на анализ, а она — с маникюром на Рублёвке.
Мама посмотрела на меня с тем странным выражением, в котором было всё: стыд, усталость, любовь и... просьба.
— Не ругай её, Ир. Она... не такая, как ты. Ты — мягкая. Ты простишь.
— А если я не хочу больше прощать?
Она молчала.
В тот вечер, лежа на старом диване, укрытая маминым одеялом с разводами от времени, я думала: как странно всё получилось. Я — обычная учительница в районной школе, с ипотекой и сыном-студентом. А Лена — богема, без мужа, но с кучей подписчиков, клиентов и каких-то… «коллабораций», как она это называла. Мы обе выросли в этом доме. Одна — уехала, и словно отрезала. Вторая — осталась.
А теперь вот — крыша, мама, тишина.
И это ощущение, что всё только начинается.
— Ирочка, — шепнула мама утром. — А может… может, поедем с тобой? Тут мне тяжело стало. А с тобой — хорошо.
Я смотрела, как она пьёт чай с вареньем из красной смородины. Мелкие морщинки у уголков губ. Тонкая дрожащая рука. И вдруг — такое тепло внутри. Как в детстве, когда мама гладила по волосам и говорила: «Всё будет хорошо, зайка».
— Поехали, мам. Я всё устрою.
Я не знала тогда, что устрою не только переезд. Я устрою трагедию. Потому что любовь — это не гарантия. А сестра — не всегда родня.
Глава 2. Последнее лето в доме
Дом в деревне стоял на окраине, как старый вахтёр — с покосившейся спиной, облупленной краской на наличниках и медным ведром у калитки. Он дышал травой, старым бельём, половой тряпкой, засохшим укропом и вареньем из ревеня. Каждое утро начиналось одинаково: мамины шаги по скрипящему полу, щёлканье выключателя, и затем — шум воды, греющейся в эмалированном чайнике.
— Мама, ну зачем ты всё это тянешь на себе? — спросила я как-то вечером, когда мы вдвоём чистили крыжовник для компота. — Огород, печка, куры… У тебя спина болит, колени гремят, как кастрюли в серванте, а ты…
— А кто, если не я? — она улыбнулась, но не глядя. — Лена? Лена же у нас «урбанистка». Ей тут даже слово «деревня» на слух тяжело.
— Мам… — я замялась, вытирая липкие пальцы о подол. — А дом? Ты ведь на неё оформила? Так и будет?
— А ты, Ирочка, хочешь дом?
Я хотела ответить — нет, конечно. Но, почему-то, сглотнула.
Мне не нужно ничего. Только чтобы мама была рядом.
Только чтобы я могла вечером зайти, поставить чайник, спросить: «Ты ела сегодня?», и она — чтобы кивнула, уткнулась в подушку, но не была одна.
— Просто странно, — сказала я вслух. — Что она не приезжает. Ни летом, ни зимой. Подарки по почте, деньги через «сбер». Всё. Даже когда ты руку повредила, она прислала электропростынь. И смайлик. Это вообще как?
Мама молчала, будто считала кусты крыжовника. А потом:
— Лену ты не суди, Ир. У неё своя правда. У каждого — своя. Она же... отца всю жизнь боялась. А я…
Я подняла на неё глаза.
— А ты?
— А я знала. И молчала. Чтобы не потерять. Вас.
Тогда я не поняла. Или не захотела понять.
Летом мы с мамой много молчали. Не от холода — от привычки. На закатах сидели на лавке у дома. Я крутила в пальцах ромашку, мама гладила кошку, которая приходила, как по расписанию. Мы обсуждали новости, соседей, кто как похудел или развёлся. А между тем — накапливалось что-то странное.
Однажды я сказала:
— Мам, а может, всё-таки к нам переедешь? Дом наш маленький, но уютный. Данил будет рад.
— А Лена?
— А при чём тут Лена?
— Ну она же… хозяйка. Формально.
— А ты — чья мать? Мать бумаги или мать человека?
Мама рассмеялась. Как-то по-бабушкиному: с сипом, с кашлем, с грустью.
— Ты у меня всё правильная, Ирочка. С детства. Даже в куклы играла по расписанию.
— Спасибо, мам.
— Не обижайся. (продолжение в статье)