Утро в Лазареве начиналось с тумана. Он полз по улицам, прятался в дворах, цеплялся за мокрые ветви тополей. Вера стояла у окна кухни, мятая занавеска прилипала к стеклу, и из термоса на столе поднимался пар. Павел внизу возился с машиной — у него был ритуал: каждое воскресенье, в любую погоду, проверять, как она «дышит».
За окном всё было тусклым, как будто город забыл, что весна уже на дворе.
Вера не чувствовала ни весны, ни воскресенья. Она разрезала яблоко, не глядя, и автоматически откинула сердцевину в ведро. Телефон — забытый, как всегда, на подоконнике — пискнул. Одно короткое уведомление, будто комар в тишине.
Она не сразу подошла. Просто взглянула — и оцепенела. «Я в городе. Мне нужно тебя увидеть». Без имени, без подписи. Но Вера знала.
Сердце сжалось. Полгода прошло с той стажировки в Екатеринбурге. Полгода, как она поцеловала мужчину, не своего мужа. Полгода, как она ехала в поезде обратно, смотрела в окно и убеждала себя, что ничего не было. Что всё было просто так — случайно, временно, необязательно.
Она не ответила. Выключила экран.
Сказала себе: глупость. Потом налила чай. Потом пошла за хлебом — будто и правда нужен был хлеб, и будто не ради телефона она забежала в это кафе у набережной.
На обратном пути она встретила Анну. Новая соседка снизу, с рыжим платком и голосом, который невозможно спутать. Анна махала через дорогу, улыбалась — слишком широко для утра. Подошла, заглянула в глаза.
— Вера, а ты куда так рано? — спросила, уже зная, что вопрос — не важен.
— За хлебом. — Вера чуть подняла пакет, где батон лежал боком.
— Я всегда думала, что хлеб по утрам — это от тоски. Когда хочется выйти, подышать. У меня так было. До развода.
Вера усмехнулась — вежливо, не в ответ, а как знак, что она услышала. Но не поддержала разговор.
— Ладно, не буду задерживать, — сказала Анна и добавила: — Если захочешь просто посидеть — я всегда за.
Вера шла домой и чувствовала, как будто по ней кто-то водит невидимым пальцем. Как будто всё утро — это не её утро, а сцена. И она в ней — персонаж, который забыл текст.
Университет встретил привычной суетой. Аспирантка Милена принесла распечатки, жаловалась на ректора, рассказывала, что бросила своего — «никакого». Говорила так: с вызовом, с презрением к компромиссам.
— Вы же меня поймёте, Вера Аркадьевна. Ну нельзя же жить в полсилы. Я же не железо — чтоб меня терпели. И я не собираюсь — никого «понимать». Если не горит — зачем?
