Вера кивнула. Потом в кабинете долго смотрела на портрет Тургенева. И вдруг вспомнила, как в юности сама писала о любви в эссе — горячо, с запалом. Как бегала по городу, надеясь, что кто-то позвонит. Как боялась, что не случится — и что случится.
Теперь — не боялась. Только иногда — как сегодня — вспоминала, что когда-то сердце тоже било чаще.
Сообщение на телефоне висело в памяти, как мокрая рубашка на плечах: стыло и тревожно. Но — живо.
Она не сказала Павлу. Он пришёл вечером с новым фильтром для крана, стал возиться на кухне, бормоча себе под нос. Вера гладила скатерть, которую мать отдала в наследство. В этот момент она поняла: всё, что она делает, — из чужого. Кухня — от мамы. Муж — от необходимости. Даже голос — с чужой интонацией.
Впервые за долгое время захотелось — сбежать.
Вера надела светло-серое платье и жемчужные серьги — подарок Павла на восьмое марта, лет десять назад. Платье казалось правильным: сдержанным, скромным. Но, глядя на себя в зеркало, она вдруг ощутила: не о ней это платье. Оно сидело хорошо, но не оживляло, не отражало.
— Ты что-то грустная, — заметил Павел, когда они ехали в университет. Он был за рулём, говорил мимоходом, не ожидая ответа.
— Просто устала, — отозвалась Вера. И это тоже была правда, но не вся.
В зале было шумно. Университетский приём — событие, где одни приходят показать себя, другие — пересидеть, третьи — просто по привычке.
Вера должна была выступать с небольшим докладом о Тургеневе, о его героинях — «душах, не решившихся на жизнь».
Она говорила уверенно, как преподаватель, но внутри что-то дрожало, как струна. Каждый пример, каждая цитата отзывались в ней самой. Словно кто-то снаружи слышал и понимал: всё, что она говорит о Тургеневских женщинах, она говорит о себе.
После выступления к ней подошёл молодой мужчина. Высокий, с лукавой улыбкой.
— Вера Аркадьевна? Вы меня, конечно, не помните. Влад. Ваш студент… лет десять назад. Я у вас диплом писал — про Цветаеву. Вы сказали тогда, что у меня «живой нерв». Я это запомнил.
Она узнала. Влад изменился, повзрослел, но глаза остались те же — дерзкие и открытые.
— Вы были самой живой из всех, — сказал он. — Помните, вы кидались на нас с книжками, когда мы спорили? Вы зажигали. А теперь вы… простите, если грубо, но — вы как будто себя выключили.
Она рассмеялась. Но это был не смех — попытка отгородиться.
— Ну, годы берут своё.
— Это не годы. Это что-то другое. — Он наклонился ближе. — Простите, но я всегда чувствовал, что вы как будто не там, где хотите быть. И это… было похоже на правду.
Эти слова врезались. Она не знала, что ответить. И не успела — за её спиной появился Павел.
— Добрый вечер, — сказал он вежливо, но настороженно. Влад протянул руку.
— Здравствуйте. Я… бывший студент вашей жены.
