Светлана Геннадьевна потёрла виски, словно пытаясь избавиться от головной боли, вызванной этим разговором. Её взгляд потускнел, и в нем читалась смесь горечи и разочарования.,Молчание повисло в комнате, словно густой и тяжелый пыльный воздух, который невозможно было развеять. Все замерли, словно в ожидании, кто первым нарушит эту напряжённую паузу. Даже дети, обычно громкие и неугомонные, словно почувствовали, что сейчас не время для их привычного шума.
— Я вас не узнаю… — голос свекрови дрожал от обиды и усталости. — Честное слово. Сколько сил я на вас положила… на Игоря, на твоё образование, на вашу свадьбу… Казалось, мы одна семья, а теперь что? Всё это зря?
Игорь наконец решился прервать молчание. Его голос прозвучал устало, словно у человека, который много лет пытался быть посредником между двумя непримиримыми сторонами — любимой женщиной и любимым кошмаром одновременно.
— Мам, хватит, — сказал он тихо, но твёрдо. — Мы не отдадим квартиру. Это наша квартира. Мы её сами купили. Надя… извини, но это так.
Свекровь медленно поднялась с кресла, словно пытаясь собраться с силами и принять услышанное.
— Вот оно что, — произнесла она с горечью. — Значит, семья — это пока вам удобно. А как Наде помощь нужна — вы уже отдельно. Молодцы. Оля тебя хорошо научила.
Оля, стоявшая рядом, кивнула, словно подтверждая сказанное.
— Да, научила, — сказала она спокойно, но с явной долей иронии. — Знаете чему? Не жить в долг. Не плакаться. Не манипулировать внуками и не вызывать жалость ради жилплощади.
Надя вскинулась, глаза её сверкнули от обиды и раздражения.
— Ты что, думаешь, я ради квартиры рожала?! — выпалила она, не сдерживая эмоций.
— Я думаю, ты ради квартиры сейчас орёшь, — спокойно ответила Оля, не отводя взгляда.
Игорь попытался вновь внести разум в этот накал страстей.
— Мам, — начал он осторожно, — ну почему вы не понимаете, что нельзя просто так взять и переселить нас? Это даже не морально. Это… дико. Да и как? Мы куда? Снимать жильё?
Надя, не сдерживая гнева, резко поднялась со стула.
— А почему бы и нет? — воскликнула она. — Молодые, мобильные, с хорошей работой! А у меня зарплата двадцать тысяч, ты знаешь! И двое детей! Почему я должна страдать, а вы — жировать?!
Оля вдруг захохотала. Смех был не весёлым, а скорее таким, как у человека, который внезапно осознал, что оказался в фильме чёрной комедии, где всё кажется одновременно абсурдным и трагичным.
— Жировать! — повторила она с горькой усмешкой. — Господи, вы видели наш холодильник? Там кефир, яйцо и сосиски из “Пятёрочки”, те, что “по акции”. И ипотека закончилась два месяца назад. ДВА, понимаете? Мы ещё не успели почувствовать радость от этого, а вы уже с тапками и ложками у двери, как будто мы тут богачи какие-то…
Слова повисли в воздухе, наполняя комнату ещё большей тяжестью. Светлана Геннадьевна аккуратно поставила чашку на стол — со звонким звуком, нарушившим мёртвую тишину. Все взгляды непроизвольно устремились на неё, словно ожидая следующего хода в этой бесконечной семейной драме.,Светлана Геннадьевна аккуратно поставила чашку на стол с таким звоном, который обычно знаменует начало ссоры, после которого в комнатах хлопают двери и разлетаются обиды. Но в этот раз всё было иначе — тишина словно повисла в воздухе, тяжелая и напряжённая.
— Вы меня разочаровали, — произнесла она с холодным, почти театральным пафосом, словно была не простой пенсионеркой с больной ногой, а строгим профессором, который только что вынес приговор нерадивому студенту. — Оля, Игорь… вы оба. Я думала, вы — семья. А вы… индивидуалисты.
Её слова звучали как удар по самому сердцу. Оля, не выдержав этого, встала, и в её взгляде мелькнуло что-то, что было одновременно усталостью и решимостью.
