В воздухе повисла напряжённая пауза, и Оля почувствовала, как сердце начало биться быстрее. Ее мысли метались: «Как это? Почему без моего согласия? Что теперь будет с нами?»,— Что? — Оля произнесла это так тихо, что казалось, будто боится, что слова сдадут её внутренний хаос.
— Да не навсегда, — вмешалась Надя, стараясь смягчить ситуацию. — Ну что ты сразу так? На пару месяцев всего. Там и школу новую подыщем для детей. Может, всё как-то само сложится, не переживай…
Оля медленно поднялась с места. Её движения были спокойными, словно она была огромным, непоколебимым айсбергом, но внутри всё горело и трещало, словно лёд таял, превращаясь в пламя.
— Ты знал? — повернулась она к Игорю с холодным взглядом, полным обиды и недоверия.
Он молчал несколько мгновений, потом неуверенно пожал плечами:
— Ну… мы… разговаривали. Пока ты была в клинике с отчимом. Мама боялась оставаться одна, а Надя предложила помочь… Я думал, мы обсудим всё вместе.
— Вместе? — Оля рассмеялась, но смех получился громким, нервным и горьким. — Вместе — это когда ты хотя бы предупреждаешь, что у тебя мать с сестрой вселились в нашу жизнь, как плесень в хлебницу. А ты — опять. Опять, Игорь. Как в прошлом году, когда ты прописал маму “временно”. И она три месяца не съезжала, потому что “у неё давление”.
— Ну не выгонять же её, — пробормотал он, словно оправдываясь. — Я не могу её выгнать.
— А меня — можешь? — Оля прищурилась, голос её стал резче. — Или как, план такой: я с вещами — на балкон, Надя — в спальню, дети — в мою ванную, и все счастливы?
— Оль, ну это не навсегда! — Надя вспыхнула, пытаясь защитить своё решение. — Мы же семья! Ты чего такая…
— Какая?! — Оля сделала шаг вперёд, её глаза сверкали. — Принципиальная? Злая? Или просто надоела вам со своим “нет”? Вы хотите — “временно” — забрать мою жизнь, мою тишину, мой унитаз, простите за подробности. А когда я говорю “нет” — я вдруг “негостеприимная”?!
— Оля… — наконец Игорь поднял на неё глаза. Они были уставшими, сломленными. — Я просто не хочу, чтобы мама осталась одна.,— Оля… — Игорь наконец поднял на неё усталые глаза, полные безысходности и сожаления.
— А ты подумал, что тогда одна останусь я? — её голос был тихим, но каждое слово звучало как удар. — В квартире, где все шкафы забиты чужими вещами, а ты — словно призрак между нами. Опять. Только теперь уже не я стою по одну сторону, а ты — на противоположной. Ты — просто где-то посередине, без хребта, без настоящего выбора. Только с этим вечным «я не могу» и «давай потом решим».
Она резко повернулась и направилась к двери, накидывая куртку. Движения были резкими, будто за ней гналась стая собак, и каждый шаг отдавался эхом в пустой квартире.
— Оль, стой! — Игорь бросился к ней, голос его дрожал от отчаяния. — Не так, давай… подожди…
Она остановилась у порога, спиной к нему. Плечи слегка дрожали, но в голосе не было ни капли слёз — только усталость, тяжёлая и железная, словно батарея в морозную зимнюю ночь.
— Ты выбрал их. Опять. Не надо оправдываться. Я понимаю тебя. Но я — не они. Я не умею жить там, где меня ломают, где меня гнут под себя. Я не умею молчать, когда мне больно. И я не собираюсь жить в доме, где мне приходится отвоёвывать своё пространство. Даже если это мой дом. Даже если я платила за него шесть лет. Сама.
Она хлопнула дверью так громко, что звук отозвался эхом в коридоре. На лестничной площадке повис запах кошачьей еды и сырости от мокрых курток, смешиваясь с холодным воздухом.
Спускаясь по лестнице, она тихо шептала себе, словно заклинание:
— Не жалей. Не бойся. Не возвращайся.
С каждым шагом становилось легче — но одновременно и страшнее. Потому что конец — это всегда одновременно и больно, и правильно. И именно сегодня она, наконец, выбрала себя.
