– Прекрати немедленно! – рычит он, голос полон угрозы и нетерпения. – Ты себя не контролируешь!
Я чувствую, как внутри меня что-то окончательно ломается. Этот момент, эти слова — словно последний гвоздь в крышку моего терпения.
Пытаюсь вырваться из его хватки, делаю резкий рывок назад. Но вдруг в левой ступне вспыхивает острая боль, и я едва не теряю равновесие.,Пытаюсь вырваться из его крепкой хватки, делаю резкий рывок назад, но вдруг ощущаю резкую, жгучую боль в левой ступне. Что-то острое пронзает кожу, проникая глубоко в мягкие ткани. Я вскрикиваю, инстинктивно отдергивая ногу, словно ожившая боль заставляет меня отступить.
Это осколки. Осколки разбитой фигурки, которые так и лежат на полу с тех пор, как Мила уронила её. Один из них, острый словно бритва, пробил ступню через тонкую подошву моих домашних тапочек. Я чувствую, как кровь начинает проступать сквозь ткань.
Костя тут же отпускает мои руки, заметив кровь, которая уже сочится и капает на пол.
– Черт, – бормочет он раздражённо. – Настя, не двигайся.
Но я уже не могу остановиться. Отступаю, оставляя на светлом паркете кровавые следы. Боль пульсирует, с каждым ударом сердца становится всё сильнее, отдаваясь в каждую клеточку ступни. Я опираюсь о стену, боясь наступить на раненую ногу, пытаясь найти опору.
– Ой, какая неприятность, – раздаётся сладкий голосок Милы с дивана. В её тоне сквозит едва скрываемое удовлетворение. – Надо было сразу убрать осколки. Я же говорила, что случайно разбила.
Я бросаю на неё взгляд, полный ненависти и раздражения. Она беззаботно откинется на подушки, наблюдая за происходящим с выражением довольной кошки. Случайно? Конечно, как же иначе.
– Садись, – говорит Костя, подставляя мне стул. – Нужно посмотреть, насколько глубокий порез.
Я медленно опускаюсь на стул, осторожно приподнимая ногу. Кровь уже пропитала тапочку, ткань прилипла к ране, и это вызывает дополнительный дискомфорт. Костя аккуратно снимает тапочку, а я прикусываю губу, чтобы не вскрикнуть от боли, которая пронизывает каждую клеточку ступни.
Порез оказывается действительно глубоким. Тёмная кровь сочится из раны, стекает на пол, образуя маленькие лужицы. Это не катастрофа, но и не просто поверхностная царапина.
– Нужно промыть и перевязать, – констатирует Костя, внимательно осматривая рану. – Можешь ходить?
Я пробую осторожно наступить на ногу. Резкая, пронзительная боль мгновенно отдаётся в голени, заставляя меня морщиться и хвататься за спинку стула, чтобы не упасть.
– Больно, – признаюсь сквозь зубы, стараясь не показывать, насколько сильно меня это раздражает. – Аптечка на кухне…
Он уже направляется к выходу, собираясь принести всё необходимое.
– Принесу перекись и бинты. Остаюсь одна с Милой, – слышу его слова, пока он уходит из комнаты.,– Больно, – признаюсь сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как каждая пульсация в ноге разрывает меня изнутри. – Аптечка на кухне…
Он уже направляется к выходу, не спеша, но с решимостью в каждом движении.
– Принесу перекись и бинты, – бросает Костя через плечо, не оборачиваясь.
Остаюсь одна с Милой. Она стоит неподвижно, внимательно изучая мою окровавленную ногу, и на её губах играет едва заметная, почти издевательская улыбочка. Взгляд её холоден и оценивающ, словно она наслаждается моим страданием.
– Вот видишь, – говорит она тихо, голосом, пропитанным фальшивым сочувствием. – Не стоило так нервничать. Стресс до добра не доводит.
Я смотрю на неё, и внутри всё бурлит от ярости и обиды. Но теперь ясно одно: никуда не уйти. По крайней мере, сегодня. С этой больной ногой далеко не уйдёшь, и это жестокое осознание давит на меня, как тяжёлый камень. Придётся остаться в этом доме, в этой клетке, вместе с ними — с мужем и его любовницей.
Мысль об этом вызывает приступ тошноты. Провести ночь под одной крышей с женщиной, которая разрушила мою семью? Слушать их разговоры, их смех, ощущать их близость? А вдруг они ещё и смеются надо мной? Нет, об этом думать нельзя — иначе я просто сойду с ума.
