— Валерия, вы что, не понимаете, что людям спать надо? — начала Лариса Петровна. — У меня внуку завтра в школу, а вы тут оргию устроили!
— Оргию? — Лерочка чуть не поперхнулась. — Лариса Петровна, у нас просто друзья, мы песни поем.
— Песни! — фыркнула соседка. — Это не песни, это кошачий концерт. Я уже вызвала участкового.
Участковый, к счастью, не приехал, но настроение было испорчено. Гости разошлись, а Лерочка осталась наедине с чувством, что ее жизнь — это какой-то абсурдный спектакль, где она играет роль вечной виноватой.
Шли месяцы, и Лерочка вдруг начала замечать, что Глеб стал чаще задерживаться на работе. Он объяснял это дедлайнами, но Лерочка чувствовала: что-то не так. Он стал реже смеяться над ее шутками, реже обнимать ее просто так, без повода. А однажды, вернувшись домой, она застала его за разговором с Ниной Степановной по громкой связи. Свекровь, как обычно, жаловалась:
— Глеб, сынок, ты же понимаешь, что Валерия тебя не ценит. Я же тебе говорила, выбирай жену с умом, а ты…
Лерочка замерла в коридоре. Глеб молчал, и это молчание резало ее, как нож. Она ожидала, что он возразит, скажет, что любит ее, что все это ерунда. Но он только вздохнул и сказал:
— Мам, давай не будем, а? Я устал.
Лерочка тихо прошла в спальню, закрыла дверь и впервые за долгое время заплакала. Не от обиды, а от какого-то странного, тягучего чувства, что она теряет что-то важное, и не знает, как это остановить.
На следующий день она решила поговорить с Глебом. Они сидели на кухне, той самой, с икеевской лампой. Лерочка набрала воздуха в грудь и начала:
— Глеб, я знаю, что твоя мама меня не любит. И Лариса Петровна, и, кажется, весь этот подъезд. Но я стараюсь, правда. Я хочу, чтобы у нас все было хорошо. Скажи, что я делаю не так?
Глеб посмотрел на нее, и в его глазах была не злость, а какая-то усталость, смешанная с грустью.
— Лер, ты ни при чем. Просто… мама давит, работа давит, эта квартира, ипотека… Я иногда не знаю, как со всем этим справляться. А ты… ты все время с кем-то воюешь. То с мамой, то с соседкой. Может, просто забить на них?
— Забить? — Лерочка рассмеялась, но смех вышел горьким. — Глеб, я не воюю, я выживаю. Твоя мама звонит каждый день, чтобы рассказать, какая я плохая жена. Лариса Петровна пишет в чат, что я мусор неправильно выношу. А ты… ты просто молчишь.
Глеб открыл было рот, чтобы ответить, но в этот момент в дверь постучали. Лерочка, уже на взводе, открыла и, конечно же, увидела Ларису Петровну.
— Валерия, — начала соседка, — вы опять мусорный пакет у двери оставили. Это что, теперь весь подъезд должен ваш мусор нюхать?
Лерочка почувствовала, как внутри что-то щелкнуло. Она улыбнулась, но улыбка была такой, что даже Лариса Петровна на секунду замялась.
— Лариса Петровна, — сказала Лерочка, — вы правы. Я ужасная соседка. И мусор я выношу неправильно, и музыку включаю слишком громко, и вообще, живу не по вашим стандартам. Но знаете что? Мне плевать. Хотите — вызывайте участкового, пишите в ЖЭК, делайте что угодно. Но я больше не буду извиняться за то, что живу своей жизнью.
Лариса Петровна открыла рот, но так и не нашла, что сказать. Она развернулась и ушла, бормоча что-то про «невоспитанную молодежь». Лерочка закрыла дверь и повернулась к Глебу. Тот смотрел на нее с удивлением, но в его глазах мелькнула искра — та самая, с их свадебной фотографии.
— Лер, ты чего? — спросил он, но в голосе не было осуждения, только любопытство.
— А ничего, — ответила она, чувствуя, как внутри расправляется что-то, что долго было сжато. — Я просто устала быть хорошей для всех. И знаешь, Глеб, если твоя мама хочет, чтобы я была идеальной невесткой, пусть сама попробует жить с Ларисой Петровной под боком.
