Первую неделю она только спала и пила кофе. Во вторую — начала обзванивать работодателей. Нашлась школа в соседнем районе — искали учительницу русского на подмену. Вчера взяла ученицу на репетиторство. Пошло.
Он исчез, как будто его и не было. Ни звонка. Ни сообщения. Ни «прости», ни «возвращайся». Мирослава злилась. Она же дала шанс. Открыто, по-взрослому. А он — спрятался, как подросток. За маму. За обиды. За «не хочу ничего решать».
Но хуже всего было то, что ей было всё равно.
На третьей неделе после переезда телефон наконец завибрировал от незнакомого номера.
— Это я, — знакомый голос. Уставший. Мягкий. — Сергей.
— Я… я тут подумал. Всё не так просто. Мы ведь столько лет вместе… Может, ты зря уехала вот так, сгоряча?
Мирослава отвернулась к окну. На лавке у подъезда бабка в фартуке что-то обсуждала с мужиком в олимпийке. Тот кивал, чиркая спичками о ладонь.
— Сгоряча? — переспросила она. — Сергей, у тебя мама сгоряча швыряла в меня тапком, когда я ей сказала, что хочу детей. Ты это тоже забыл?
— Ты ведь знала, какая она. Это всё с годами. Она просто тяжело переживала смерть отца.
— А я тяжело переживала отсутствие поддержки. Знаешь, Серёж, я поняла одну вещь. Всё это время я была как в чужом доме. А теперь — я дома. Здесь. Пусть с облезлыми стенами, пусть без тебя. Но дома. И мне… спокойно.
— Я всё же думал приехать. Посмотреть квартиру. Посмотреть на тебя. Может, что-то ещё можно спасти.
— Приезжай, — сказала она вдруг. — Но только один. Без мамы, без «а вдруг ты передумаешь», без надежды на халяву. И квартиру ты не увидишь. Она — не для гостей. Она — для меня.
— Ты стала злой, — с обидой сказал он.
— Нет, Серёжа. Я просто перестала быть удобной.
В тот же вечер он всё же приехал. Позвонил в дверь. Стоял с коробкой конфет и лицом, как у нашкодившего школьника.
— Нет. Но поговорить можно. На лавочке. Пять минут.
Они вышли. Присели. Он теребил коробку, как будто надеялся, что она его простит за счет трюфелей и глазури.
— Я хотел понять, как ты живёшь. Я скучаю. Очень. Это не просто. Там дома всё как будто без тебя… ну, не так.
— Сергей, ты ведь не за мной скучаешь. Ты скучаешь по тому, как я тебя спасала от твоей матери, от решений, от жизни. Я уехала не потому что ненавидела тебя. А потому что полюбила себя.
— Я мог бы всё изменить. Мог бы… ну… попробовать.
— Поздно. Я уже изменила всё сама.
Он встал. Пошёл. Потом вдруг обернулся.
— А если я всё-таки решусь? Если маме скажу — всё, хватит, живи как хочешь? Ты дашь мне шанс?
Мирослава посмотрела на него. Долго. Проницательно. А потом улыбнулась.
— Дам. Но только если ты поймёшь: жить ты будешь не с женой, которая твоей маме по дому помогает. А с женщиной, у которой есть квартира, работа, свобода — и гордость. Такую выдержишь?
Сергей молча кивнул. Без уверенности. Без слов.
Она закрыла за собой дверь, оставив его на лестничной клетке. Впервые за много лет — с чувством лёгкости. Её больше не нужно спасать. Её уже никто не сломает.
Через месяц Мирослава подавала на развод. Сергей не приехал. Не позвонил. Только переслал по почте бумаги и записку: «Ты была права. Прости».
Она повесила документы в папку рядом с дипломом. Как подтверждение: она может, она решилась, она спаслась.
