— Прости, сынок, — прошептала мать, — не могу я позволить тебе жизни чужие губить. На том свете мы с тобой встретимся. Я следом за тобой уйду… — Мама, это я Машеньку удавил, — блаженно улыбаясь, сказал матери Митька, — я хотел сблизиться, а она… Толкала, ругалась… Мамочка, руки сами к ее горлу потянулись. Когда очнулся — лежит Машенька на земле… А теперь она меня купаться зовет. Каждый день приходит!
***
В тихой русской глубинке, где деревянные домишки тесно жались друг к другу под сенью вековых берез, в одном из самых обычных домов, ничем не отличавшемся от остальных, жила обычная деревенская баба — Анна. И всё у неё было как у всех: огород, куры, корова, нехитрый скарб, заботы и радости. И беспокойство — единственный сын Дмитрий. Прижила она его от случайной связи, кто был отцом мальчугана, никто не знал. Деревня год шепталась, а потом забросили это неблагодарное дело — чего мусолить одно и то же? Сынишка Анны, Димка, отличался от остальных деревенских мальчишек. Не шумел, не носился целыми днями по улицам, не приходил домой с разбитыми коленями и чумазым лицом. Он не гонял мяч с соседскими пацанами, не лазил по деревьям, не купался в речке до посинения. С утра до ночи он ходил хвостиком за матерью, словно маленький, потерявшийся щенок, всего боялся, вздрагивал от любого шороха. — Мам, а там страшно? — тихонько спрашивал он, показывая пальчиком на темный угол сарая. — Глупенький, чего там бояться? Там же курочки наши живут, — ласково отвечала Анна, прижимая его к себе. Димка не любил оставаться один. Ему казалось, что в одиночестве его подстерегают какие—то неведомые опасности. Он сторонился других детей, считая их слишком шумными и грубыми. — Они меня обидят, мам, — шептал он, прячась за юбку Анны, когда мимо проходила ватага галдящих мальчишек. Анна понимала, что Димка отличается от других детей, вздыхала, но от этого любила его ещё сильнее, прижимала к себе слабенькое, нацеловывала тоненькие пальчики и впалые щечки. И молилась за него денно и нощно. — Господи, пошли ему здоровья и сил. Защити от зла и напасти, — шептала она, глядя на спящего Митьку. Односельчане относились к Митьке по—разному. Кто—то жалел его, кто—то посмеивался, а кто—то и вовсе считал его не от мира сего. — Чего это у тебя за сыночек такой? — спрашивала соседка тетя Маша, — вечно под юбкой твоей прячется. Мужиком—то вырастет? — Вырастет, — отвечала Анна, — вырастет хорошим человеком. Главное, чтоб здоровый был. — Здоровый—то он, здоровый, — тянула тетя Маша, — только вот какой—то больно тихий. Как бы чего не случилось. Анна не обращала внимания на пересуды. Она знала, что Димка — её самое большое сокровище, её смысл жизни. Она готова была на всё ради того, чтобы он был счастлив.
***
Однажды, тихим летним вечером, когда солнце уже клонилось к закату, а в воздухе звенели комары, Димка подошел к матери и тихонько спросил: — Мам, а почему я не такой, как все? Анна присела на корточки перед сыном, взяла его маленькие ручки в свои ладони и посмотрела ему прямо в глаза. — Димка, ты самый лучший, — сказала она, — ты самый добрый, самый умный и самый любимый. Не важно, какой ты. Важно, кто ты есть внутри. Димка внимательно слушал мать, и в его глазах появилась робкая надежда. — Правда? — спросил он. — Правда, — ответила Анна, — ты — мой единственный сыночек, и я люблю тебя любым. Она обняла Митьку крепко—крепко, и он прижался к ней в ответ. Анна давно поняла, что её любовь — это самая большая защита для Митьки, и она будет оберегать его до последнего вздоха.
***
Димка рос, но внешне мало менялся. Всё такой же худенький, бледный, с большими испуганными глазами. Он оставался таким же нелюдимым, сторонился людей, предпочитая общество деревьев и птиц. Бродил один по лесу, часами сидел на берегу реки, бормоча что—то себе под нос. Анна, наблюдая за ним издали, вздыхала, но не мешала его уединению. Она верила, что природа — лучший лекарь для его души. Конечно же, местная ребятня давно уже сделала Митьку предметом своих насмешек и издёвок. Он был для них этаким городским сумасшедшим, на котором можно выместить свою злость и скуку. Могли и камнем кинуть, и собак натравить, и обозвать обидным словом. — Эй, юродивый! Чего бродишь тут? — кричали они ему вслед, — иди лучше мамкину юбку дергай! Димка обиды сносил стойко. (продолжение в статье)
— Итак, имей в виду, — обратилась Вера к своему жениху Игорю, поправляя складки на платье, — моя мама неординарная личность, поэтому будь внимателен, иначе она тебя как воробушка скушает.
— Интригует, — сразу же сказал Игорь и распаковал букет, что купил сегодня специально для того, чтобы подарить его своей будущей тёще. — Что в первую очередь я должен знать?
— В первую очередь не смотри на неё как на женщину.
— Хм...
— Во-вторых, не перечь ей.
— Ну, это понятно.
— И в-третьих, не строй глазки.
— Слушай, ты так говоришь, словно я иду на свидание.
— А оно и есть свидание, — сказала Вера и, подмигнув жениху, позвонила.
Она ещё два дня назад предупредила мать, что придёт знакомить её со своим будущим мужем. Ольга Павловна обрадовалась — в конце концов, её девочка давно уже выросла, закончила институт, и теперь, включившись в процесс зарабатывания денег, могла забыть о том, что такое семья.
Через пару секунд дверь открылась, молодая женщина улыбнулась и сделала шаг назад, чтобы пропустить гостей.
— Это она? — еле слышно спросил Игорь у Веры.
— Она, она, — весело ответила девушка и, подойдя к матери, поцеловала её. — Ну, это он, Игорь, — сказала Вера и посмотрела на своего жениха, что всё ещё смотрел с удивлением на Ольгу Павловну.
— Это вам, — и мужчина протянул большой букет.
— Мило, — ответила женщина и, взяв букет, прижала его к груди. — Проходите, проходите, — и хозяйка дома пошла на кухню, чтобы поставить цветы.
— Ку-ку, — Вера щёлкнула пальцем перед носом своего жениха. — Предупреждаю, не вздумай влюбиться.
— Слушай, она у тебя такая молодая, такая...
— Ага, стройная, красивая, нас часто принимают за двух сестёр.
— Ну вообще... — Игорь всё ещё не мог отойти от первого впечатления. Обычно он представлял, что тёщи — это что-то такое необъёмное, либо похожее на Бабу-Ягу, ну может быть, в крайнем случае, на какую-нибудь женщину в халате и бигудях, но мать Веры была совершенно не похожа на них. Она была стройной, нежной, по-настоящему красивой, ну разве что чуть-чуть старше, чем он сам. Кстати, Игорь и сам был старше Веры на десять лет, выходит, что его тёща примерно настолько же старше его, и всё же она выглядела замечательно для своего возраста.
📖 Также читайте: — Твои родители не будут присутствовать на свадьбе, — заявила будущая свекровь невестке.
А вечером, когда Игорь ушёл, оставив двух дам в одиночестве, Ольга Павловна подсела к дочери и, обняв её, спросила:
— И это у тебя серьёзно? — она имела в виду Игоря.
— Да, — а после, помолчав, спросила: — Красавчик?
— Не то слово, — с улыбкой ответила ей мать. — Значит, серьёзно?
— Да, мам, хочу семью. Вот только пока думаю не расписываться.
— И правильно! Сейчас свободные отношения, есть штамп или нет — в любом случае можно подписать брачный контракт.
— Ага, — согласилась с ней девушка.
— Правильно решила, не надо себя сразу кольцевать. А как у тебя с бизнесом?
— Ой, работы куча, — Вера тяжело вздохнула. — Контракты, переговоры, голова кругом. Но зато, — девушка улыбнулась, — зато ещё год — и я закрою свою ипотеку.
— Ого! — порадовалась за неё Ольга Павловна. — Другие в твоём возрасте тянут эту лямку лет двадцать.
— Не, мам, я этого не хочу. У меня нормальный бизнес: оклад хороший, премии. Точно через год закрою.
— Ты молодец, хорошо прицелилась и взяла двушку прямо в центре города.
Вера улыбнулась матери.
— Но если ты хочешь создавать семью, значит, и детей, верно?
— А куда же без них?
— Ну, если дети, то тебе двухкомнатная будет маленькая.
— Как раз впритык, — Вера уже над этим думала, но влезать в новую кабалу по ипотеке она не хотела.
— А что если я тебе предложу такой вариант: ты берёшь мою трёхкомнатную квартиру, я ведь всё равно живу одна, а ты мне даёшь свою двухкомнатную? Признаюсь, у меня своя корысть — твоя квартира в двух кварталах от моей работы.
Вера задумалась: двушка по квадратуре была меньше, чем трёхкомнатная матери, однако её квартира была в центре города, а квартира матери располагалась в старом районе.
— Даже не знаю, мам, — и Вера растерялась от такого предложения.
— Давай соглашайся! Я перепишу на тебя свою квартиру, а когда ты закроешь ипотеку, перепишешь свою квартиру на меня. Зато у тебя будет трёшка. Как моё предложение?
— Ты это серьёзно? — Вера посмотрела матери в глаза, и женщина кивнула.
— Ух ты! — она даже не помышляла о таком предложении, идея махнуться квартирами была действительно замечательной.
— Ладно, тогда договорились. Только мам, Игорю не говори.
— Он твой мальчик, сама с ним разберёшься, — и женщина, обняв свою дочь, весело засмеялась.
Ещё немного посидев, Вера убежала. Приехав к себе домой, девушка открыла дверь и сразу же почувствовала вкусный аромат, доносившийся из кухни. (продолжение в статье)
— Слушай, Андрей, ты мне объясни по-людски: мы с тобой вообще семья или благотворительный фонд имени одинокой матери Ларисы Павловны? — Соня стояла посреди кухни, в одних носках, с мокрой головой, в махровом халате, но с такой выдержкой, что хоть сейчас в Госдуму.
Андрей, как всегда, делал вид, что не слышит. Гремел чашками у раковины, будто посудомойка у них внутри него встроена. — Ну чего ты опять заводишься с утра? Я же просил — не начинай с понедельника.
— С понедельника? А ты в курсе, что сегодня пятница, вообще-то? Или у тебя вся неделя — как один сплошной "переведу Ларисе двадцатку, ну она же с детьми"?
Андрей тяжело вздохнул и, наконец, повернулся. На нём — дежурная майка «Адидас» с растянутым воротом, в которой он спал и чинил кран. Его любимый образ для семейных переговоров.
— Слушай, ну ты же знаешь ситуацию. Ларисе реально тяжело. Двое пацанов, школа, секции. Костик — на курсы по робототехнике ходит. Платные, между прочим.
— Ага, и папа у них, конечно, улетел в космос, сигналов не подаёт. А ты — наш земной МЧС. Только, может, хватит уже? Мы с тобой три года копили, три, Андрей! Я по девять смен в аптеке стояла, ты халтурил на доставке — всё в одну копилку. А теперь — пшик! Потому что Лариса решила, что ей холодильник нужен, а старый, видите ли, гудит.
Соня запнулась — голос дрогнул. Это было не про холодильник. Это было про усталость. Про сны, где у неё — своя кофейня с зелёной плиткой на стенах, запахом свежесваренного эспрессо, и уютными креслами, где читают газеты, а не выясняют, у кого сестра прожорливее.
— Я перевёл ей десять, а не двадцать, — пробормотал Андрей, но тут же пожалел. У Сони задергался глаз.
— Ну... Там у неё просрочка по коммуналке. Её же в суд подадут. А если выселят?
Соня молча подошла к холодильнику, резко открыла дверцу, будто там был ответ. Потом так же резко закрыла. Открыла снова. Закрыла. Как будто злилась на него, белого и не виноватого.
— А если нас выселят? — спросила она спокойно, страшно спокойно. — Ты помнишь, что у нас кредит за помещение? Что аренду надо внести к пятнадцатому, а у нас только половина суммы?
Андрей отступил. (продолжение в статье)
