— У вас крепкий характер, Катя, — как-то сказала она. — Вас не прогнёшь. Таких у нас в городе мало осталось.
Катя тогда только пожала плечами:
— Меня просто натянули, как струну. Долго. Вот и держусь теперь — как могу.
Всё бы ничего, но у судьбы, как у старого телевизора, всегда есть кнопка «сюрприз». И она включилась в среду, в 18:35, когда Анна Сергеевна вошла в кабинет с видом человека, которому только что предложили работать с крокодилами — в одиночку и без клетки.
— Екатерина, — она осторожно поставила папку на стол, — вы должны это увидеть. Пришла копия иска.
— Что? — Катя нахмурилась.
— На вас подают в суд. Людмила Ивановна. Хочет оспорить дарственную на квартиру бабушки. Утверждает, что вы повлияли на старушку в момент слабости.
Катя молча замерла. Потом медленно выдохнула:
— Отлично. Только этого мне и не хватало.
— Не волнуйтесь. Документы составлены правильно, сроки соблюдены, всё нотариально заверено. Она ничего не добьётся. Но нервы потреплет.
— Пусть попробует. У меня теперь нервы титаново-алюминиевые.
Суд назначили через две недели. Маленький, тесный зал. Катя пришла одна. Людмила Ивановна — с адвокатом, женщиной с лицом как у капусты, забывшей соль в борще.
— Ваша честь, — говорила адвокат, листая бумаги, — наша доверительница уверена, что её мать была введена в заблуждение. Екатерина Сергеевна пользовалась эмоциональной нестабильностью пожилой женщины.
Катя слушала, как в кино. Она не перебивала. Не спорила. Только сжимала руки в кармане пальто.
А потом дали слово ей.
— Ваша честь, — начала Катя. — Моя бабушка была в здравом уме и твёрдой памяти. У нас сохранилась переписка, где она говорит: «Катя, только ты у меня настоящая. Остальные — как мухи на мед». Она сама настояла на оформлении дарственной. Потому что знала, как жила я. И знала, как ко мне относились дома.
Она посмотрела на Людмилу Ивановну. Та сидела как камень. Ни тени смущения.
— Я не просила этой квартиры. Но когда я получила её, я поняла, что такое свобода. Вы не представляете, Ваша честь, как это — жить и не бояться вернуться домой. Я впервые почувствовала, что у меня есть стена за спиной. Не стена упрёков, а настоящая. Из кирпича. И любви.
Судья слушал, чуть склоняя голову.
Через неделю пришло решение: в иске отказано. Полностью.
Катя вышла из здания суда с чувством, будто с плеч свалили не рюкзак — а «Газель».
И тут её догнал голос.
— Екатерина! Подожди!
Она обернулась. Людмила Ивановна догоняла её, тяжело дыша. А на каблуках она всегда шла, как комбайн по кукурузе.
— Что вы хотите? — спокойно спросила Катя.
— Ты выиграла, ясно? Но ты и так всё забрала. А теперь отпусти. Мы продадим нашу квартиру. Алексей — без работы, я на лекарства трачусь… Нам хотя бы начать всё с нуля.
— Начинать с нуля нужно было тогда, когда вы называли меня «дармоедкой», — Катя посмотрела на неё спокойно. — Тогда вы могли начать с уважения. Сейчас — поздно.
— Ты мстишь. Прямо как твоя мать. Такая же злая стерва.
— Я мщу? Нет. Я просто перестала быть вашей жертвой. Вы даже не поняли, что воспитали себе невестку с характером. А я — выжила, несмотря на вас. И, знаете, даже немного благодарна.
— За что? — выдохнула та.
— За то, что вы были настолько невыносимой, что я ушла. Если бы вы были чуть мягче — я бы до сих пор сидела на кухне и резала вам винегрет. Спасибо, что не стали притворяться доброй.
— Всё. Больше вы мне не Екатерина, не мама, не даже соседка. Вы — урок. Большой, горький и важный. До свидания, Людмила Ивановна. И да, дверь за собой не хлопайте. Я сама. Громко.
И она ушла. В солнечный день. Навстречу жизни. Свободной, своей, без звонков и поучений.
На углу её ждал такси. Водитель курил и слушал радио. Катя села на заднее сиденье, открыла телефон и набрала Анне Сергеевне:
— А давайте я сегодня не выйду? Возьму выходной. Хочу просто походить по городу. Без сумок, без оправданий, без крика на заднем фоне.
— Давно пора, Катя, — мягко ответила нотариус. — Ты себе это заслужила.
Так закончилась эта история. Без истерик. Без хлопков в ладоши. Только с одним финальным хлопком — дверью.
И началась новая. Совсем другая.
