Голос на том конце провода всполошился, но Ольга уже не слушала. Она смотрела на свои руки. На правом пальце — обручальное кольцо, которое вдруг стало тяжёлым, как гиря. В другой комнате кто-то тихо кашлянул.
— Я слышала, ты маме звонила? — в дверях стоял Дмитрий.
— Да. Просто так. Спросить. Про стиралку. — Ты чего, уходить собралась? — голос был слишком спокойным. Как у человека, который уже решил, что делать с завтрашним днём.
— Не знаю, Дим. Но здесь… тут тяжело. Очень тяжело.
Он замолчал, сделал глоток из кружки. — Мама просто переживает. Она добрая, правда. Просто с характером. Ты её не обижай.
Ольга впервые посмотрела ему в глаза. Внимательно. — А кто меня защитит, Дим?
Ответа не последовало. Только зевок. И хлопок двери.
Ольга стояла у окна, курила. Хотя бросила ещё до свадьбы — но сейчас сигарета в руке казалась единственным, что удерживало её на поверхности. За окном капал какой-то вялый снег, на подоконнике остывал кофе. Ни того, ни другого не хотелось.
С кухни доносились резкие металлические звуки — Елена Михайловна решительно гремела посудой. Каждое движение — с демонстративной злостью, будто сковороду она мыла не от жира, а от присутствия чужого человека. Ольга знала: это прелюдия. Скоро начнётся.
— Вот ты мне скажи, — влетела свекровь, не удосужившись даже вытереть руки. — Зачем ты выбросила мой керамический нож?
— Он был сколот. Лезвие треснутое. Я не хочу, чтобы кто-то из нас порезался.
— А ты у кого разрешение спросила? — тон свекрови стал ледяным. — Ты думаешь, если у тебя руки кривые и нож сколот, его сразу надо выбрасывать? Это был подарок!
— Подарок… от кого? — Ольга повернулась. — От рекламы по телевизору?
— От мужа! — гаркнула Елена Михайловна. — Моего покойного! Он мне сам лично этот нож на годовщину принёс! А ты, нахалка, выкинула! Не твоё — не трогай!
— А квартира? — тихо сказала Ольга. — Она тоже не моя. Может, мне и посуду не мыть, и полы не пылесосить? Может, мне вообще сидеть и бояться дышать?
— Вот это было бы идеально! — воскликнула свекровь. — Сидела бы, не мешалась! Женщины, между прочим, делятся на тех, кто умеет уважать старших, и на таких, как ты — хамок, которые в чужой дом лезут со своими порядками! Ты думаешь, раз сына моего обкрутила, то можно тут командовать?
— Командовать? — Ольга поднялась. — Командовать тут только вы умеете. И своим сыном тоже. И, к слову, не обкрутила я его, а любила. Но теперь — не знаю, кого он любит больше: меня или ваши котлеты.
Елена Михайловна вспыхнула, словно старый самовар.
— Да ты… да как ты смеешь?! Я тебе что, враг? Я тебе семью дала, крышу над головой, еду, поддержку! А ты…
— Поддержку?! — Ольга вышла вперёд, практически грудь в грудь. — Вы меня третируете каждый день! Всё не так, всё не то. Вы что, хотите, чтобы я с ума сошла? Или сама ушла?
— Да! — рявкнула Елена Михайловна. — Именно! Убирайся! Пока я добрая! Я уже договорилась с риэлтором, между прочим. Квартиру продавать будем. Я новую себе найду. А вы катитесь, куда хотите!
— Как?! — голос Ольги вздрогнул. — Дмитрий знает?
— Знает, — сухо сказала та, — и согласен.
— Да вы с ума сошли… — Ольга шагнула назад, но её трясло. — Согласен? Значит, он выбрал вас? А я? Я что, мебель?
— Ты гостья, — отчеканила свекровь. — И давно пора понять: не прижилась ты тут. Ничего страшного. Знаешь, сколько таких приходили? И уходили. А я — осталась. Потому что я — корень, а ты — листочек. Подует ветер — и улетишь.
— А вы — сорняк, — прошептала Ольга, и только тут поняла, что сказала это вслух.
Следующее произошло быстро: Елена Михайловна вскинула руку и толкнула Ольгу. Та ударилась о край кухонного стола, больно. Всё внутри сжалось. Ольга бросилась к ней — не чтобы ударить, а скорее — от отчаяния, от невозможности сдерживать больше ни одной эмоции. Они сцепились, как две дикие кошки. Скользящие руки, царапины, глухие звуки ударов по плечам, локтям, крики.
