— Ты опять не вымыла за собой раковину? — голос Валентины Ивановны гремел как школьный звонок в начале пары.
Алина не открыла глаза. Просто подтянула одеяло к подбородку и зарылась глубже в подушку. Сегодня же воскресенье. Выходной. Умереть — и то приятнее, чем начать утро с этой женщины.
— Алло, молодёжь, вы вообще собираетесь вставать? Я тут уже с восьми утра! Пельмени варила, салфетки гладила, а они — спят! — гневно продолжала свекровь, стуча чем-то металлическим по кастрюле. — Игорёк мой голодный ходит!
— Я не голодный, мам… — тихо буркнул Игорь где-то из кухни. Сразу было ясно: он опять сделал шаг назад, спрятался, как улитка в раковину. Алина мысленно выругалась.
— Конечно, не голодный! — отрезала Валентина Ивановна. — Я же уже два раза накормила! Но это не значит, что можно тут в сраче жить, как в хлеву!
Алина медленно села на кровати. Волосы вздыбились, настроение — в минусах. В голове только одна мысль: почему я терплю это уже второй год?
— Доброе утро, — произнесла она, выходя в зал, — или как вы тут уже называете этот цирк?
— Цирк? — округлила глаза Валентина Ивановна, тут же бросив венчик в миску. — То есть я, выходит, клоун?
— Не клоун. Артистка драмы. Уж слишком много пафоса на квадратный метр, — спокойно сказала Алина, направляясь на кухню.
Свекровь смерила её взглядом. Таким, каким обычно проверяют свежесть творога в пятёрочке: с подозрением и брезгливостью.
— Знаешь, Алиночка, если ты хозяйка этой квартиры, это ещё не значит, что ты можешь тут вот так разгуливать и хамить.
— Это именно значит, что я могу тут разгуливать. И даже в трусах. Потому что это моя квартира. Куплена до брака. С ипотекой, кровью и нервами. А не с чужими пельменями и поглаженными салфетками.
— Мам, — попытался вставить Игорь, уже третий раз в этом месяце, — давай спокойно…
— Спокойно? — вспыхнула Валентина Ивановна. — Она меня выгоняет из дома, где мой сын живёт! Да я, между прочим, его родила! Я его в сорок лет рожала, понимаешь?! Сорок! Врачи говорили: «поздно», а я говорю: «ничего, мой Игорёчек будет самый умный, самый красивый». А ты… ты его от меня уводишь! Манипулируешь, как какая-то…
— Мам, хватит, — сказал Игорь уже без энтузиазма. Он сел на табурет и стал теребить носок.
Алина положила руки на пояс. Она давно этого ждала. Она тренировалась. Перед зеркалом. Репетировала.
— У нас, между прочим, взрослые отношения. Или должны были быть. Но ты приходишь каждую субботу и воскресенье. Без звонка. С ключом. Варишь, паришь, критикуешь. У меня был халат, теперь его нет. У меня были любимые чашки — ты их выкинула. И всё потому, что они были, цитирую, «вот с этой странной рожей». Это был Микки Маус, на секундочку.
— Тьфу! Микки Маус! Ужас какой! — фыркнула Валентина Ивановна.
— Ты открываешь мои шкафы. Трогаешь мои бельё. Да что ты вообще себе позволяешь? — голос Алины дрогнул.
Свекровь скрестила руки на груди.
— А ты что себе позволяешь, девочка? Это тебе повезло. Я бы своего сына с нормальной, из профессорской семьи женил. А ты — ни рода, ни племени. Ещё и зубки показываешь.
