Валентина Сергеевна шумно встала.
— Ой, начинается. Я тебе враг? Я тебе плохого хочу? Я хочу, чтобы вы как люди жили! Чтобы всё было — и машина, и комфорт! Не ты одна тут жила, поняла?
— Ага, и не ты тут одна командуешь, — парировала Катя. — Не надо мне рассказывать, как распоряжаться моими деньгами. Я сама решу, что с ними делать.
Алексей подошёл ближе. Лицо у него было уже не просто недовольное — в нём сквозило раздражение, как у подростка, которого застали за курением.
— Да хватит, Кать. Чего ты? Мы ж семья! Мы же вместе!
— Мы не семья, если ты даже рот не открыл, когда она три дня подряд меня гнобит, — резко сказала Катя. — А про деньги забудь. Это не семейные деньги. Это моё наследство.
Тишина снова накрыла кухню. Даже холодильник замолчал, будто обиделся.
— Вот как… — выдохнула Валентина Сергеевна, сжав губы. — Ну и живи тогда как хочешь. Только не удивляйся, если от тебя все отвернутся. Деньги — не всё.
Катя посмотрела на неё. Глаза у неё были сухие, спокойные.
— А я как раз удивляюсь, почему вы думаете, что у меня кто-то был, от кого можно отвернуться.
Алексей молча ушёл в комнату. Через минуту хлопнула дверь.
Валентина Сергеевна осталась стоять. Потом фыркнула и подошла к Катиной чашке.
— У тебя опять губная помада на кружке. Неужели нельзя нормально помыть?
Катя взяла чашку и со всей силы швырнула её в раковину. Она не разбилась. Просто громко стукнулась об эмаль, оставив на боку тёмное пятно кофе.
— Я ухожу, — коротко сказала она. — Не сегодня. Но скоро. Она посмотрела на женщину перед собой. — И когда уйду — за собой свет выключу. Навсегда.
Катя стояла у окна и смотрела на серое московское небо. Было утро. Суббота. Тишина — редкий гость в доме, где обычно гремят ложки, телевизор, споры о «правильной семье» и упрёки в адрес «этой женщины, которая не умеет варить даже нормальный борщ».
Алексей ушёл рано — «по делам, на СТО». Она не спросила, куда именно. Было всё равно. После вчерашнего разговора он молчал. Лёг в зале, спал как убитый. Ни извинений, ни попытки что-то исправить. Привычно. По-семейному. Молчание, как метод решения конфликта. А то и вовсе — «не было конфликта».
Катя поставила чашку на подоконник. Кофе давно остыл. В комнате пахло пылью и вчерашней злостью. Мельком подумала, что уходит — и легко, и страшно одновременно.
— Катенька, — раздался голос за спиной. Конечно. Свекровь. Стук каблуков. У неё была мания — надевать в квартиру туфли. По кафелю, по ламинату. Чтобы слышно было, кто хозяйка.
— Можно на пару слов? — Валентина Сергеевна вошла, как в приёмную, где она главврач, а ты санитарка.
— Только если без морали, — Катя обернулась. — Я плохо её перевариваю до завтрака.
— Я не враг тебе, пойми. Я за семью переживаю. За Лёшу. Ты упрямая, Катя. А упрямство — беда. Свекровь села на край кресла, будто боялась замараться о чью-то независимость.
— Я получила деньги. Я не обязана ими делиться. Это закон, — Катя сжала пальцы. — Завещание на моё имя. Бабушка хотела, чтобы у меня был запас. Не для того, чтобы я с мужем делала ремонт в квартире, которую он записал на свою маму.
— Так это временно было! — вскинулась Валентина Сергеевна. — Мы тогда кредит закрывали, ты сама это одобрила! Всё ради вашей же жизни!
— Мы столько «временно» делаем, что я уже три года чувствую себя постояльцем в чужом доме. Она подошла ближе. — Я отказываюсь тратить своё наследство на чужую собственность. Мне надоело жить как в долг.
