— Я не хотел, чтобы так… — он шагнул ближе, — просто… мама…
— Мама, мама, мама… — Катя сжала кулаки. — Ты взрослый мужик, Лёша! Свою жизнь ты тоже через неё фильтруешь?
— А ты из-за денег всё порушила. Это бабки, Катя! Пять миллионов! — он почти крикнул. — Мы бы всё сделали! Купили бы новую машину, кухню…
— Ты слышишь себя? — она шагнула к нему. — Я не порушила. Я спасла себя. Эти «бабки», как ты их называешь, — это последнее, что у меня осталось от человека, который меня по-настоящему любил. Не использовал. Не перекладывал ответственность. Не упрекал в каждом недожаренном котлете!
— Да ты вечно была недовольна! — вспылил он. — Ты думала, я не вижу? Сидишь со своими таблицами, вечно сжимаешь зубы…
— Потому что жила в атмосфере, где даже воздух нужно согласовывать с твоей мамой! — она резко выдохнула. — Хочешь правду? Я тебя любила. Честно. Но ты задыхался от этого. И прятался за юбку.
Он молчал. Уперся глазами в асфальт. Потом в чемодан. Потом снова в Катю.
— А если бы я ушёл от мамы?
Катя усмехнулась. Тихо.
— Ты бы позвонил ей через три дня. И спросил, куда она положила носки. Мы оба знаем, что это бесполезный разговор.
— Я скучал… — голос его стал другим. Без маски. Без пафоса. Почти как в начале. Только было поздно.
— Я тоже. Но скучать — не значит возвращаться в ад.
Она взяла чемодан. Потащила его к подъезду. Алексей стоял и смотрел ей вслед. Сгорбившийся. Потерянный.
— Катя! — крикнул он вдруг. Она остановилась.
— Ты ведь сильная… А я — нет.
Катя повернулась. Посмотрела на него. Секунда. Две.
— Ты не слабый, Лёша. Ты просто удобный. Удобный сын, удобный муж. Только я больше не хочу быть чьим-то компромиссом.
Она зашла в подъезд. Поднялась на третий этаж. Открыла дверь новой квартиры. Пусто. Ни дивана, ни стола, ни света. Только ключ в руке и непередаваемая тишина.
Катя поставила чемодан. Села прямо на пол. Прислонилась к стене. Заплакала.
Тихо. Без рыданий. С благодарностью. Потому что теперь — можно плакать от свободы, а не от безысходности.
Прошёл месяц. Катя купила диван с жёлтой обивкой — нелепый, как реклама из девяностых. Завела будильник на восемь, но просыпалась в семь — по привычке. Утром пила кофе, сидя на подоконнике. Смотрела в овраг. Писала в блокнот расходы. Жила.
Однажды вечером, заварив чай, она услышала звонок в дверь. На пороге стояла Валентина Сергеевна. Сумка, туфли на каблуке, губы поджаты.
— Я не за скандалом, — сразу сказала она. — Я пришла, потому что Лёша уехал в Воронеж. К отцу. Сказал, нужно время.
Катя кивнула. — Это его выбор. Не моя зона ответственности.
— Он сам виноват, — сухо сказала Валентина Сергеевна. — Я… тоже. Пауза. — Хотела просто сказать, что ты, оказывается, крепче, чем я думала.
— А вы — слабее, — Катя вздохнула. — Сильные женщины не делают из сыновей мужей.
Свекровь прищурилась.
— Ну и язва ты. Прям бабка твоя. Та ещё ведьма была.
Катя улыбнулась. Тепло.
— А я на неё похожа. Знаете, она всегда говорила: «Ты никому не обязана быть удобной. Даже себе». Я только сейчас поняла, что она имела в виду.
Свекровь опустила глаза.
— Я, наверное, пойду.
— Наверное, да, — кивнула Катя.
Они больше не виделись. Катя не узнала, вернулся ли Алексей. Она не следила. Не проверяла. Она жила. Спокойно. Без одолжений. Без претензий. Без семейных «инвестиций».
Потому что её деньги — были не семейными. А её жизнью — распоряжалась наконец она сама.
