Я обернулась и увидела, как лицо Павла меняется. Растерянность сменилась злостью, потом обидой, и наконец — холодной решимостью.
— Ах, так? — он встал, и стул под ним жалобно скрипнул. — Значит, я для тебя чужой человек? Значит, забор я чинил зря? И крышу в бане?
— Павел, ты починил три доски в заборе и прибил один лист шифера. За это ты хочешь получить половину дачи стоимостью в несколько миллионов? Не слишком ли дорого ты себя ценишь?
Он сжал кулаки, и я на секунду испугалась, что он ударит меня. Но нет, Павел был не из тех, кто распускает руки. Он был из тех, кто бьёт словами.
— Да ты просто жадная! Вцепилась в свою дачу, как собака в кость! Мама была права — ты меня никогда не любила! Ты вышла замуж только чтобы не остаться старой девой!
Слова били больно, но я стояла прямо, не позволяя себе показать, как они ранят. Я смотрела на человека, с которым прожила почти год, и не узнавала его. Где тот заботливый, внимательный Павел, который ухаживал за мной? Который приносил цветы и читал стихи? Неужели всё это было игрой, маской, за которой скрывался мелкий, жадный человечек, управляемый властной мамашей?
— Знаешь что, Павел? Поезжай-ка ты к своей маме. Пусть она тебя утешит, погладит по головке, скажет, какой ты хороший, а жена у тебя плохая. А я пока подумаю, нужен ли мне вообще такой муж.
Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но я уже уходила в дом. За спиной я слышала, как он что-то кричит про неблагодарность, про то, что я пожалею, что мама предупреждала его не связываться со мной. Я закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. Сердце колотилось, руки дрожали, но внутри была странная пустота. Не боль, не обида — просто пустота.
Через полчаса я услышала, как взревел мотор его машины, и он уехал. Я знала, что он поехал к маме, жаловаться на злую жену, которая не хочет делиться. Валентина Петровна, конечно, поддержит сына, скажет, что он достоин лучшего, и вообще, зачем ему эта выскочка с её дачей.
Я прошла на кухню, налила себе чаю и села у окна. За окном был мой сад, мой мир, который я создавала и берегла. И я поняла, что не отдам его никому. Ни за какие уговоры, ни за какие обещания, ни за какие угрозы.
Вечером зазвонил телефон. Я думала, это Павел, но на экране высветилось «Свекровь». Я долго смотрела на вызов, потом всё-таки ответила.
— Елена? — голос Валентины Петровны был ледяным. — Павлик мне всё рассказал. Как ты смеешь так обращаться с моим сыном?
— Здравствуйте, Валентина Петровна, — я старалась говорить спокойно. — Ваш сын потребовал, чтобы я переписала на него половину дачи, доставшейся мне от дедушки. Я отказала. Это всё.
— Как это всё? — взвизгнула она. — Ты что, не понимаешь? Вы семья! В семье всё должно быть общее! Или ты вышла замуж только чтобы пользоваться моим сыном?
— Простите, а чем именно я пользуюсь? — не выдержала я. — Тем, что он живёт в моей московской квартире? Тем, что я его кормлю, потому что он тратит свою зарплату на какие-то свои нужды? Или тем, что терплю ваши визиты каждые выходные с проверкой, хорошо ли я забочусь о вашем сыночке?
В трубке воцарилась тишина. Потом Валентина Петровна заговорила тихо и ядовито:
— Ах, вот как. Ну что ж, посмотрим, как ты запоёшь, когда останешься одна. Павлик у меня золотой мальчик, таких, как он, любая с руками оторвёт. А ты так и будешь сидеть в своей дачке одна, как собака на сене. И правильно — таким жадным и злым, как ты, только одиночество и светит.
Она бросила трубку. Я посидела ещё немного с телефоном в руках, потом выключила его. Хватит на сегодня. Хватит выяснений отношений, обвинений, угроз.
Ночь я провела одна в своём доме. В доме, который хранил столько воспоминаний, столько тепла. Я ходила по комнатам, трогала старую мебель, рассматривала фотографии на стенах. Вот дед с бабушкой на фоне только что построенного дома. Вот я, пятилетняя, с огромным букетом полевых цветов. Вот мы всей семьёй за столом в беседке, празднуем дедушкин день рождения.
