А потом началось самое интересное. Мне стала звонить Валентина Петровна. Сначала она угрожала, что я пожалею, что Павлик подаст на раздел имущества, что я останусь ни с чем. Когда я спокойно объяснила ей, что дача — моё добрачное имущество и разделу не подлежит, она сменила тактику. Начала плакать, говорить, что я разрушила жизнь её сына, что он так страдает, что похудел и осунулся.
— Валентина Петровна, — прервала я её причитания. — Ваш сын взрослый мужчина. Если он страдает от того, что не получил чужую дачу, то проблема не во мне, а в его воспитании. Всего доброго.
Она ещё что-то кричала в трубку, но я уже отключилась. Хватит. Я не обязана выслушивать истерики чужих людей.
А через месяц я узнала от общих знакомых интересную новость. Оказывается, у Валентины Петровны были большие долги. Она задолжала крупную сумму каким-то нехорошим людям и рассчитывала, что сын поможет ей расплатиться. А для этого нужна была моя дача — продать или заложить. Вот почему она так активно подталкивала Павла к этой афере.
Теперь всё встало на свои места. И материнская забота, и советы, и даже готовый нотариус. Это был хорошо продуманный план по отъёму моего имущества. И Павел, слабый, зависимый от матери Павел, стал орудием в её руках.
Мне стало жаль его. Нет, не того алчного, грубого человека, который требовал моё наследство. А того Павла, которого я когда-то полюбила. Того, кто ещё не был испорчен материнским влиянием и собственной слабостью. Но этого человека больше не существовало. А может, его никогда и не было.
Развод мы оформили быстро и тихо. Павел не стал претендовать на имущество, видимо, проконсультировался с юристом и понял бесперспективность своих притязаний. На последнем заседании суда он даже не смотрел в мою сторону. Сидел, понурив голову, и что-то чертил ручкой на бумаге.
Когда мы вышли из здания суда, он окликнул меня:
Я обернулась. Он стоял на ступеньках, и ветер трепал его отросшие волосы. Выглядел он действительно похудевшим и усталым.
— Я… я хотел сказать… Прости меня. За всё. Я был не прав.
— Я тебя прощаю, Павел. Живи счастливо.
— Счастливо… С мамой и её долгами… Ладно, это уже не твои проблемы. Удачи тебе, Лена. И… спасибо, что не стала мстить. Могла бы ведь.
Он развернулся и пошёл прочь. Я смотрела ему вслед и думала о том, что жизнь — странная штука. Человек, которого считала близким, оказался чужим. А дача, старый деревянный дом, стала настоящей крепостью, защитившей меня от предательства.
Сейчас я сижу на той самой веранде, где год назад всё началось. Пью чай, смотрю на цветущий сад. В этом году яблони дали особенно хороший урожай. Я сделаю варенье, как учила бабушка, и отвезу маме несколько банок.
Иногда мне становится грустно. Всё-таки я мечтала о семье, о любви, о совместном будущем. Но потом я думаю — разве можно строить счастье на лжи и корысти? Разве можно назвать семьёй союз, где один требует, а другой должен отдавать?
Нет, я сделала правильный выбор. Я сохранила свой дом, свою память, свою честь. И я знаю, что дедушка мной гордился бы. Он всегда говорил: «Ленка, помни — твоё никто не имеет права отнять. Ни силой, ни хитростью, ни уговорами. Стой за своё, и тогда сможешь смотреть людям в глаза без стыда».
Я встаю, иду в сад. Нужно собрать яблоки, пока птицы не расклевали. Жизнь продолжается, и она прекрасна. Да, я одна. Но я свободна. Свободна от лжи, от манипуляций, от токсичных отношений. И эта свобода дороже любых обещаний о вечной любви.
А дача… Дача остаётся моим домом. Местом, где живут воспоминания о настоящей семье — о дедушке с бабушкой, которые любили друг друга и меня безусловно, не требуя ничего взамен. И пока я жива, этот дом будет стоять, хранить память и напоминать о том, что настоящие ценности не измеряются квадратными метрами и рыночной стоимостью.
