— За какой стеной? — голос Оксаны дрогнул. — Он третий день в душ не заходит. Я за ним убираю, кормлю, глажу рубашки, слушаю, как у него «плохой день». А он мне — «не сейчас, потом, не вмешивайся». Это стена, по-вашему?
— Ты его давишь, Оксаночка. Душишь. Вот и сбегает в себя.
— А вы? — Оксана резко подняла подбородок. — Вы что делаете? Вы сюда приехали, потому что вас из родного города все уже по очереди терпеть перестали. Сын — последний ваш шанс чувствовать себя нужной. Только он — мой муж. А не жилец вашей гордости!
И тут в комнату вошёл Андрей.
Он стоял с открытым ртом. Будто снова не в теме.
— Что тут происходит? Мам, что ты сделала?
— Она меня довела, Андрей! — Ольга Петровна разрыдалась, упав на кресло, как актриса провинциального театра. — Она сказала, что я не мать. Что я чужая!
— Я этого не говорила, — сквозь зубы произнесла Оксана. — Но да, вы мне — чужая. Я больше не собираюсь делать вид, что мы — семья. У нас ничего общего. Ни вкусов. Ни понимания. Ни уважения. Особенно — уважения.
— Ты чего добиваешься? — Андрей подошёл ближе. — Скандала? Чтобы я выбрал между вами?
— Я добиваюсь, чтобы ты хотя бы один раз встал на сторону человека, с которым живёшь. С которым делишь быт, тревоги, утро и ночь. А не прячешься, как мышь под плинтусом.
Андрей опустил глаза.
— А я — твоя жена. Пока ещё. — Оксана повернулась к нему. — Но, похоже, недолго.
Молчание повисло в комнате, как плохой запах после гари. Тяжёлое. Жирное. Липкое.
— Так и скажи: ты хочешь, чтобы мы уехали? — Ольга Петровна вскинулась с кресла. — Мы с сыном уйдём. Оставим тебя тут, с твоей гордостью и аллергией. Только запомни: ты потом сама пожалеешь.
— Я уже не жалею. — Голос Оксаны стал каким-то чужим. Глухим. — И да. Я хочу, чтобы вы оба ушли. Сегодня.
— У нас нет денег на съём, — пробормотал Андрей. — Мамина квартира сдана, ты же знаешь…
— Ничего, — Оксана направилась в спальню. — С меня хватит. Найдёте. Или на дачу. Или к друзьям. У тебя их, вроде, много в телефоне.
Она достала из шкафа сумку. Чёрную, кожаную. Ту самую, которую купила ещё до брака, когда получила первую учительскую премию.
— Что ты делаешь? — Андрей смотрел, как она складывает свои вещи.
— Я даю вам ночь. До утра. Потом меня тут не будет. Или вас.
— К подруге. В Каменское. На диване посплю. Стиралка у неё работает, обедами не швыряется, и с капустой — полный порядок. Никто не травит.
— Глупо было молчать. Всё остальное — попытка выжить.
Она вышла в коридор, на ходу надевая кеды. Ольга Петровна что-то бубнила сзади — но Оксана уже не слышала. Ушёл фильтр. Отключилась боль.
Осталось только ощущение: я — выбираю себя.
И в этом выборе — не вина. Свобода.
— Всё, я выхожу, — голос подруги звучал из телефона, пока Оксана стояла у подъезда с тяжёлой сумкой в руке. — Десять минут и я на остановке. Ты держишься?
— А куда деваться? — Оксана усмехнулась. — Сломалась — почини себя сама. Никто не чинит чужих.
— Ты уверена, что не хочешь передумать? — тихо спросила подруга. — Мало ли. Всё-таки муж…
— Подруга, — Оксана опёрлась спиной о серую бетонную стену. — Муж — это партнёр. А не охранник у мамы. Я устала жить в треугольнике, где два угла острые, а я — прокладка.
