— Знаешь, Марфа, когда ты выходила замуж, — произнесла свекровь, отводя взгляд в сторону, — никто и представить себе не мог, что всё обернётся таким образом. Я сама — никогда бы не подумала… Всегда бережливость, всегда планирование. А тут — неожиданный удар судьбы: наслоение проблем, контрактные обязательства, предательство в сделке… И долг — двадцать пять миллионов. Как гром среди ясного неба!
Она вздохнула с таким видом, будто бросала в стакан с сахаром последнюю драгоценность из своих сокровищ.
— В те времена всё было совсем по-другому, — вставил тесть тихим голосом, — мы ведь старались помогать тебе с Ваней, как только могли… Возможно, не всегда самым лучшим образом. Но пойми, мы заботились не о собственной выгоде, а об интересах семьи.
Ваня что-то нервно теребил под столом, словно желая сквозь землю провалиться.
Я смотрела на них всех — одновременно близких и далёких.
— А что, если я откажусь? — вдруг прозвучал мой тихий, почти испуганный собственный вопрос.
Свекровь застучала чайной ложкой по стенкам чашки, будто пытаясь достичь дна:
— И что тогда? — вырвалось у неё, — Пусть нас выселяют. Пусть судятся все соседи, пусть Ваня лишится наследства… Но знай: ты всё равно не найдёшь покоя! Каждую ночь и каждый день ты будешь думать о том, что не помогла, отказала, предала нас в старости! У тебя самой есть мать — ты бы хотела, чтобы ей отказали в помощи в трудную минуту? (она запнулась, судорожно вздохнула)
Я почувствовала, как по телу пробегают мурашки. Эта манипуляция была настолько знакома, словно кто-то выжег её на моей коже.
— Мама, — вмешался Ваня осипшим, потерянным голосом, — хватит! Хватит давить на неё. Ты же знаешь, у Марфы всё не так просто. Если она продаст бизнес, мы останемся нищими и в долгах. А если не продаст — ну да, и вам будет тяжело, и ей…
— И мне, и мне! — устало повторила я, глядя в помутневшую чашку. — Мы что, теперь соревнуемся в том, кому хуже?
Я вспомнила, как десять лет назад, ещё будучи студенткой, в тесной коммуналке мечтала о своём деле. Первый год — слёзы, второй — почти банкротство. А потом — успехи, первые прибыли, первые уборщицы, у которых болели спины, и которым я приносила леденцы от боли в горле. Я знала цену каждой заработанной копейке. Я знала, чего стоят эти двадцать пять миллионов. Даже не рублей — нервов. Жизни.
— Простите меня, — тихо произнесла я, слишком честно, — но я не переживу, если потеряю всё, чего достигла. Каждый день я работала, терпела, создавала, выслушивала: «Это не женское дело!», «У тебя ничего не получится!», а теперь меня просят — даже не просят, а требуют — отказаться от части себя.
Капала вода из крана.
В полумраке мелькнула кошка, кто-то у окна играл в мяч, а жизнь — где-то там, за дверью, в этих двадцати пяти миллионах.
— Прости, Марфа, — наконец сказал Ваня, и в его голосе впервые прозвучала искренность: он был маленьким, растерянным и беззащитным, — если бы я мог… если бы я был настоящим мужчиной…
Я вдруг встала и взяла его за руки — тонкие, не знавшие тяжёлой работы:
— Не нужно… Не нужно быть другим человеком. Просто выбери: или мы — семья, или я — твой денежный мешок.
Свекровь уткнулась носом в чашку и начала безудержно рыдать. Тесть невидящим взглядом смотрел на часы: стрелка бездумно вращалась по кругу, как и всё в нашей жизни.
— Ты хорошая, Марфочка, — всхлипнула свекровь, забыв о злости, — ты добрая… (Но тут же в её голосе зазвучал упрёк) Но для кого ты живёшь, если не для семьи?! А если бы, не дай бог, с Ваней что-нибудь случилось…
Я ничего не ответила.
Мы допили чай и сидели молча — как после бури — опустошённые и разбитые.
В голове пульсировала боль: двадцать пять миллионов… Сумма, которая могла разделить нашу семью.
Ночь прошла в тревоге. Я лежала, прислушиваясь к тихим всхлипываниям свекрови за стенкой и к тому, как тесть перебирает лекарства в аптечке. На плечи давила тяжесть не только долга, но и чужих ожиданий, вины за чужие ошибки.
Утро наступило обычное, с запахом полыни и свежего хлеба.
— Марфа, — тихо сказал Ваня, встречаясь со мной взглядом, — может, съездим к тебе на работу? Покажешь свой офис? Мама, наверное, не отпустила бы. Им лучше не знать…
Я кивнула. Маленькая передышка.
Дорога в офис напоминала бегство. А ведь ещё вчера всё это — дом, кухня, бизнес — было моей жизнью. Сегодня же всё стало лишь призраком?
В офисе пахло бумагой и кофе. Это была моя территория.
— Смотри, Вань, — я показала ему новый календарь на стене, старую фотографию, на которой я улыбалась так широко, что самой не верилось, что это я, а все слёзы — остались где-то в прошлом.
