Они ушли быстро и молча, даже не притронувшись к торту, который так и остался сиротливо стоять на кухонном столе. Следующие три дня были самыми тихими и одновременно самыми тяжелыми в жизни Ольги Семёновны. Она ходила по квартире, как тень, и то ругала себя за жестокость и эгоизм, то, наоборот, убеждалась в своей запоздалой правоте. Телефон молчал. В пятницу она, как и договаривалась, уехала к Валентине в деревню.
Там, среди грядок и цветущих яблонь, она наконец-то выдохнула. Они с подругой много говорили, работали в саду, пили чай с мятой на веранде. И Ольга Семёновна впервые за долгое время почувствовала себя не функцией, не приложением к чужой жизни, а просто собой.
Она вернулась в город через неделю, отдохнувшая и спокойная. А в субботу в дверь позвонили. На пороге стоял один Максим, неловкий, повзрослевший, с большим пакетом продуктов в руках.
— Привет, мам. Я… это… можно?
Они долго сидели на кухне, пили чай. Он говорил сбивчиво, путался, но она видела главное – ему было искренне стыдно. Он извинялся за себя, за Анжелу, говорил, что они и правда «зарвались», что привыкли и перестали замечать, как сильно ее нагружают.
— Я поговорил с Анжелой. Серьезно поговорил, – признался он. – Мы с Пашкой к ее маме ездили на эти выходные. Знаешь, мам… я за два дня так вымотался, как за месяц на работе. Только теперь, наверное, начал понимать, каково тебе. Прости нас.
И она, глядя на своего сына, в глазах которого больше не было потребительской уверенности, а было тепло и вина, простила. Они говорили, как не говорили уже много лет – честно, открыто, без упреков. И договорились. О новых правилах. О звонках заранее. О том, что помощь должна быть помощью, а не обязанностью. О том, что уважать личное пространство друг друга – это нормально и правильно.
Через неделю они снова приехали в гости. Все вместе. Анжела, немного смущенная, привезла испеченную своими руками шарлотку, и пирог на удивление удался. Максим, кряхтя и ругаясь на старые трубы, починил вечно капающий кран на кухне, который она не могла допроситься починить полгода. После ужина никто не разбежался по углам – они все вместе убрали со стола, и даже Пашка старательно вытирал тарелки.
Вечером, когда за гостями закрылась дверь, в квартире пахло яблоками, корицей и чем-то еще – новым, непривычным. Уважением. Ольга Семёновна села в свое любимое кресло, взяла с полки давно отложенную книгу и впервые за долгое время почувствовала не облегчение от наступившей тишины, а настоящее, глубокое умиротворение. Она была дома. В своем доме. И хозяйкой в нем была именно она.
