Баба Нина, запахнула платок и махнула плакальщицам. Те затянули слабыми, дребезжащими голосами что-то церковное, слова разобрать было невозможно. «Я спать не буду с покойником в одном доме, это какой-то ужас, средневековье какое-то», — шептала Оля мужу. «Угу», — Владик всматривался в лицо отца, отматывая километры «пленки» назад, вспоминая детское свое восхищение «могуществом» папы: вот он строит дом, рубанок на верстаке, карандаш за ухом, солнце в желтых стружках на полу пытается пролезть сквозь щели сарая.
«Шел отряд по берегу, шел издалека, шел под красным знаменем командир полка». Владик замер. Одна из бабушек пела про Щорса, любимую песню отца. «Это у них репертуар церковный кончился», — пояснила баба Нина. «Фристайл», — усмехнулась Оля. А Владик подхватил: «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве». Ольга внимательно посмотрела на мужа: «Сейчас, я так понимаю, будет «Крейсер «Аврора»? Владик, это уже сюрреализм. Хоть ты не пой, мне страшно».
В окно постучали. Баба Нина подскочила к окну и прокричала: «А ну, иди отседова!». Владик с пониманием спросил: «Сережа?». «Он самый. Мается. Устал на воротах стоять», — баба Нина жестом показала бабушкам собираться. Те мигом подхватились, засуетились. «Это у них сленг местный? Про ворота? Типа он опохмелиться просит?» – Ольга смотрела на мужа. Владик пожал плечами. Баба Нина уже в дверях давала распоряжения: «Сережу не пускать. Он, бедолага, уже два года ждет сменщика. Деревня маленькая, никого не хоронят. Вот и мается, бедный. Если пустите, он покойника вашего сделает сменщиком. Будет тут бродить вместо Сережи. Мы к Сереже уже привыкли. Безобидный. А Толик с характером был. Мало ли чего». Владик сглотнул. «Утром придем. За час до отправки. Все здесь подготовим», — продолжила баба Нина, — «покойника своего без присмотра не оставляйте», — здесь баба Нина засмеялась, — «да не убежит он, не бойтесь. Принято так. С покойником надо ночь последнюю провести». «А что делать то?» – Владик вжался в стул. «Поговори с ним, просто поговори. Давно ведь не говорил», — баба Нина смотрела прямо Владику в глаза, отчего Владика вдруг бросило в жар. «Так просто?» — у Владика дрожал голос. «Да».
В окно постучали. Потом в следующее. Было слышно, как Сережа обходит дом и стучит по очереди в каждое окно, не пропуская. «С меня хватит», — Оля вытащила наушники. — «Я отказываюсь верить в бабушкины сказки про ходячих мертвецов, я верю в торжество разума и… этой, как её… науки. Ты давай там беседуй с папой, если хочешь, а я классику послушаю. И проверь дверь, она точно закрыта? И окна проверь тоже». Она растянулась на лавке и закрыла глаза.
Владик долго молчал, обдумывая «разговор», с чего начать. Вспоминал первые два года после развода родителей. Как он ждал, что отец позвонит, как он ему скажет что-то хлесткое, обидное, бросит трубку. Но отец не звонил. Как будто вычеркнул его, Владика. Как можно любить шестнадцать лет, заботиться, на лыжах учить кататься и вычеркнуть в одно мгновение? Разве так бывает? Разве так можно? Это по-человечески? Нормально? Это нормально, ты считаешь? Владик понял, что спрашивает вслух, а не про себя. Покосился на жену — она, казалось, спала.
