— Остынь, — вставил Владимир, заступаясь за жену и устало обводя взглядом площадку, — давайте просто сделаем и уедем. Мы с Таней с утра заказали почти все. Остается только собрать, вкопать и покрасить.
— Ага, «мы заказали», — пробормотал Петя, — надеюсь, в этот раз хотя бы шуруповерт не забыли.
Они выгрузили инструменты. Катя, конечно, предлагала нанять бригаду:
— Ну мы же не разнорабочие.
Но Аня, четко выполняя указания Марии Ивановны, напомнила им, что та написала в письме четко: только своими силами: «Чтобы каждый понял, каково это — делать что-то не ради выгоды, а по совести». Никто особенно не спорил. Упрямство Марии Ивановны все знали.
— Я просто не понимаю, — проворчал Петя, разглядывая инструкции, — зачем все это. Бабушка же знала, что у нас нет ни навыков, ни времени.
— Она знала, что у нас нет совести, — резко ответила Таня, — зато хватало наглости таскать нотариуса к ней домой.
— Не начинай, — отрезал он, — это было ради ее же безопасности. Она могла что-то напутать.
— Она ничего не путала, Петя, — вмешалась Катя, — она все помнила. И тебя, и тот твой номер с дачей два года назад.
— Она сама говорила — разберитесь с бумагами. Я и разобрался.
— По-своему. Разобраться — значит оформить на себя, да?
— А ты, Таня, — вдруг резко сказал Петя, — расскажи, куда делись бабушкины кольца? В девяностых она тебе их отдала на сохранение, а потом половины не досчиталась.
— Я их спасала, — вспыхнула Таня, — тогда воры шарили по квартирам. А ты бы предпочел, чтоб их стащили?
— Интересно, почему после этого у тебя появилась новая шуба? — съязвила Катя , — не слишком ли вовремя для совпадения?
— Ты вообще молчи, — накинулась Таня, на брата, — кто все время жил у нее на шее? “Бабушка, помоги с налогами”, “Бабушка, одолжи до получки”… Не припоминаешь?
— Зато я хотя бы был рядом, — прошептал тот, — а ты приезжала с вечными упреками. Ни заботы, ни участия. Только ожидания.
— Я работала, между прочим. В отличие от некоторых, кто устроился поближе к наследству.
— А ты где была, когда она болела? — мрачно спросил Петя, — кто каждый день возил ее на процедуры? Кто поднимал ее после падений? Не ты, и пусть даже не я. Это делала Аня. Сиделка, и чужой человек оказался ближе, чем вся наша “семья”.
Наступила тишина. Ветер качнул новенькие качели — ещ ене окрашенные, но уже собранные. Слегка наклоненные, но держались.
— А кто продал дедушкин рояль? — наконец сказала она, — он стоял в зале всю ее жизнь. Это был единственный подарок, от которого она никогда не хотела избавляться. Который кстати она обещала нашим детям.И однажды — бац — он исчез.
— Там дека треснула — тихо ответила Таня.
— Что мы делаем, а? — Владимир опустился на старую покрышку, — ставим качели, чтобы бабушка нас простила? Уже поздно. Ее нет.
— Может, хотя бы ради себя, — глухо сказал Петя, — хоть раз сделать что-то без претензий и выгоды.
— Проблема в том, что мы не семья, — устало выдохнула Таня, — мы просто люди с общим прошлым.
— И ваша бабушка это поняла, — добавила Катя, — потому и оставила вам не только наследство. А экзамен.
— Нет, хуже, — произнес Владимир, глядя на слегка перекошенную, но крепкую конструкцию, — она оставила вам правду. А с ней, как выясняется, тяжелее всего справиться.
— А вы,смотрю вместе с моим мужем, взялись нас критиковать? А рядом с нами были не вы? Не вы ли пользовались всем этим, — взорвалась Татьяна, кидая кисти на землю.
Аня подошла молча. В руках — третий конверт. Она протянула его Тане.
— Она просила — после площадки.
— Там опять “добрые дела”? — устало спросила Таня.
— Открывай,— бросил Петя, — чего уже хуже ждать, квест так квест.
Внутри — карта и короткая записка: «Чердак. Вы знаете какой».
Они переглянулись. Да, знали. Чердак в старой квартире, в самой ее верхней комнате. Там, где хранились альбомы, вещи, старый сундук. И — как оказалось — последняя точка в этом странном семейном испытании.
Чердак встретил их сыростью, пылью и запахом нафталина. Та самая старая комната, куда их бабуля никогда не пускала без надобности. Свет пробивался сквозь маленькое оконце, освещая коробки с книгами, старую норковую шапку и сломанный вентилятор, который был модным где-то в 1973-м.
— Кто вообще последний раз сюда поднимался? — буркнул Петя, откидывая крышку одного из чемоданов.
— Бабушка, когда умер дед, — отозвалась Таня, — она тогда весь вечер здесь просидела.
— Понятно. Следовательно, где-то тут… — Катя осмотрелась, поморщилась и ткнула пальцем, — там, прямо на виду жестяная коробка, не оно?
На самом краю, за стопкой старых тетрадей, стояла коробка от, еще советских конфет. Бывшая, судя по логотипу, из-под ирисок. Ручка проржавела, крышка скрипнула, будто обиделась.
— Ну… — Таня сглотнула, — давай, Петя.
Тот взял коробку, осторожно открыл — внутри аккуратно лежали: письмо в голубом конверте, старый ключ, и завещание в прозрачной папке, копия естественно. Все замерли.
— Завещание, — выдохнула Катя, — наконец.
— Не рвись к нему, как к лотерейному билету, — отрезал Владимир.
Петя взял письмо. Развернул. Читал вслух:
“Если вы нашли это письмо — значит, дошли до конца, или добрели, потому что я уверена, от работы вы устали. Я знала, что без скандала не обойдется. Будут вопли, слезы, обвинения, может даже суд. Но все-таки надеялась, что кто-то из вас вспомнит: я вам не банкомат, не дойная корова. Я была человеком и вашей родной бабкой. Любила вас всех. По-своему. А вот уважать перестала давно. С тех пор, как поняла: вы появляетесь, только когда пахнет выгодой. Болела я долго — не заметили. Звала — приходили с претензиями и только за подачкой. Только одна Аня — не родственница, а человек — оставалась рядом. Без истерик, без условий. Просто была.
