Как лучше. Для кого лучше? Я посмотрела на мужа — он уже снова уставился в телевизор. Для него разговор был окончен. А для меня только начинался — внутренний разговор о том, что я одна в этой квартире думаю о последствиях. Остальным плевать.
Алексей прошёл мимо со своей яичницей, даже не поздоровался. В его комнате снова загудел ноутбук. Я стояла посреди коридора и понимала: меня загоняют в угол. Мягко, по-семейному, но загоняют.
Игорь пришёл домой поздно — от него пахло пивом и сигаретами. Я сидела на кухне, пила уже третью чашку чая. Не спалось. В голове крутились слова юриста, подделанная подпись, Лёшино равнодушное лицо.
— Ты чего не спишь? — муж полез в холодильник, загремел банками.
Он сел напротив, открыл банку колы. В полумраке кухни его лицо казалось чужим, незнакомым. Или это я просто начала видеть то, чего раньше не замечала?
— О том, что твоя мать пытается прописать твоего племянника в нашей квартире без моего согласия.
— Опять ты за своё. Нат, ну что ты раздуваешь из мухи слона?
— Из мухи? Игорь, она подделала мою подпись!
— Не подделала, а… помогла оформить документы.
— Помогла? Серьёзно? А меня спросить — это не вариант был?
Он отпил колу, помолчал. Потом сказал то, от чего у меня внутри всё оборвалось:
— Нат, это моя мама. И мой племянник. Семья. А ты вечно какие-то препоны ставишь.
— Препоны? Я просто не хочу, чтобы в моей квартире…
— Хорошо, в нашей. Я не хочу, чтобы здесь прописывали человека без моего ведома.
— Но ты же не против, чтобы он жил?
— Жил — это одно. А прописка — совсем другое. Я к юристу ходила…
— Вот это типично ты. Сразу к юристу. Не поговорить по-человечески, а сразу — законы, права, юристы.
По-человечески. А как по-человечески, когда тебя ставят перед фактом? Когда твоё мнение никого не интересует?
— Игорь, я просто хочу, чтобы со мной считались. Это мой дом тоже.
— Никто не говорит, что не твой. Но Лёшка — родня. Неужели для родни жалко?
— Не жалко. Но я хочу, чтобы меня спрашивали. Чтобы моё мнение учитывали.
Муж встал, швырнул пустую банку в мусорку. Грохот в ночной тишине показался оглушительным.
— Знаешь что, Нат? Ты вечно делаешь из всего трагедию. Парню нужна помощь, мама просит — а ты тут со своими принципами. Может, хватит изображать из себя жертву?
Жертву. Я сидела, смотрела на крошки на столе — Лёшины крошки, он опять ел тут ночью мой хлеб — и думала: когда это я стала жертвой? Когда согласилась, чтобы он переехал? Когда промолчала про йогурты? Или ещё раньше, когда вышла замуж и решила, что быть хорошей женой — значит всегда уступать?
— Так ты тоже не на моей стороне? — спросила я тихо.
Игорь остановился в дверях, обернулся:
— Стороне? Нат, это не война. Это семья. Тут нет сторон.
Он ушёл спать. А я осталась сидеть в темноте. В соседней комнате всё ещё гудел Лёшин ноутбук. На подоконнике стояла его кружка. В раковине — его тарелка.
Нет сторон. Но почему тогда я чувствую себя такой одинокой? Почему в собственном доме я — чужая?
Достала телефон, открыла переписку с мамой. Хотела написать, пожаловаться, выплакаться. Но потом стёрла сообщение. Мама скажет то же, что всегда: терпи, милая, семья — это компромиссы. Все так живут.
Все. Но может, пора перестать быть как все?
В воскресенье утром я проснулась от голосов. Валентина Ивановна уже вовсю хозяйничала на кухне — гремела сковородками, что-то жарила. Алексей сидел в гостиной, уткнувшись в телефон. На столе — те самые бумаги на регистрацию.
— А, Наташенька проснулась! — свекровь сияла, как начищенный самовар. — Я блинчиков напекла, садись завтракать!
Я прошла к столу, взяла документы. Просмотрела ещё раз — да, подпись подделана. И довольно топорно, если присмотреться.
— Валентина Ивановна, я не буду это подписывать.
Шипение масла на сковороде стихло. Свекровь медленно повернулась ко мне:
— Что значит не будешь?
— Значит, что Алексей не будет здесь прописан. Ни временно, ни постоянно.
— Наташа, ты с ума сошла? Мальчику помощь нужна!
— Если ему нужна прописка, пусть прописывается у вас. У вас же трёхкомнатная квартира.
Валентина Ивановна покраснела:
— У нас… у нас ремонт скоро!
— Ремонт не мешает регистрации.
— Да как ты смеешь! Это мой внук!
— Племянник. И я не выгоняю его. Он может жить. Но без прописки.
Алексей поднял голову от телефона, посмотрел на меня с интересом — впервые за месяц в его глазах появилось хоть какое-то выражение.
