— Тёть Наташ, если что, я не настаиваю, — сказал он вдруг.
— Лёша, не встревай! Наташа, ты понимаешь, что делаешь? Ты разрушаешь семью!
— Я защищаю свой дом.
— Это дом моего сына!
— И мой тоже. Я имею право голоса. И я говорю — нет.
Игорь появился в дверях — взъерошенный, в семейных трусах. Посмотрел на мать, на меня, на блины.
— Что за крики с утра?
— Твоя жена отказывается помочь Лёше! — Валентина Ивановна всплеснула руками. — Я же просила, буквально на неделю!
— Нат, ну что ты правда…
— Игорь, — я перебила его, глядя прямо в глаза. — Я собственник этой квартиры. Половина — моя. Бабушка мне завещала свою долю, помнишь? И я не даю согласия.
— Но это же временно!
— Нет. Я консультировалась с юристом. Это не временно. Это права на жилплощадь. И я не позволю.
Повисла тишина. Валентина Ивановна дышала, как после забега. Игорь растерянно переводил взгляд с меня на мать. А Алексей вдруг встал:
— Ладно, я понял. Спасибо за приют, тёть Наташ. Я съеду.
— Лёша! — взвизгнула свекровь.
— Бабуль, хватит. Тётя Наташа права. Это её дом. Я найду где жить.
Он ушёл в свою — в нашу бывшую — комнату. Через полчаса вышел с рюкзаком и сумкой.
— Ключи на тумбочке, — буркнул, не глядя на меня.
И ушёл. Просто взял и ушёл. Валентина Ивановна смотрела на меня так, будто я убила её любимого внука. Потом схватила сумку и выскочила следом за Алексеем, хлопнув дверью.
Мы с Игорем остались вдвоём. Блины на плите подгорали. Я выключила газ, села за стол. Руки дрожали, но внутри было удивительно спокойно. Как будто камень с души свалился.
— Ты довольна? — спросил муж.
— Да, — ответила я честно. — Довольна.
Прошла неделя. Квартира преобразилась — или это мне так казалось? Комната-кабинет снова стала моей: я разложила там книги, поставила гладильную доску у окна, повесила на стену фотографии из последней поездки к морю. Никаких проводов в спальне. Никаких чужих кружек на подоконнике.
Я сидела на кухне, пила чай с тем самым йогуртовым тортом, который наконец-то могла спокойно купить и съесть. За окном шёл снег — первый в этом году, лёгкий, невесомый. Город укутывался в белое покрывало.
Входная дверь щёлкнула. Игорь. Он эти дни приходил поздно, уходил рано. Избегал разговоров. Но сегодня прошёл на кухню, сел напротив.
— Мама плакала, — сказал он без предисловий.
Я кивнула. Знала, что будет плакать. Валентина Ивановна умела давить на жалость виртуозно.
— Но ты была права, — добавил он вдруг.
Я подняла глаза. Игорь смотрел в окно, теребил край скатерти.
— Лёшка снял комнату у одногруппников. Оказывается, мог это сделать с самого начала. Просто мама решила… ну, сэкономить.
Сэкономить. На нас. На нашем терпении, на нашем пространстве.
— Прости, — сказал муж тихо. — Я должен был тебя поддержать. Ты же правда чувствовала себя чужой в собственном доме.
Я молчала. Что тут скажешь? Да, чувствовала. Да, было больно. Но сейчас, глядя на падающий снег, я думала не об этом.
— Знаешь, — сказала я наконец, — я рада, что так вышло.
— Да. Я поняла важную вещь. Что могу сказать «нет». Что имею на это право. И что мой дом — это место, где мой голос должен быть слышен.
Игорь кивнул, потянулся за моей рукой. Я не отстранилась, но и не ответила на пожатие. Ещё рано. Доверие — штука хрупкая, его просто так не вернёшь.
— Мама говорит, на Новый год не придёт к нам, — сказал он.
— Придёт. Через пару недель позвонит, как ни в чём не бывало.
— Она твоя мать. Я её изучила.
Мы сидели молча, смотрели на снег. В квартире было тихо — настоящая, уютная тишина. Не та напряжённая, когда в соседней комнате сидит чужой человек, а спокойная, домашняя.
Мой дом. Где никто не возьмёт мой йогурт без спроса. Где не нужно биться за розетку. Где моя подпись — это моя подпись, и никто не посмеет её подделать.
Я допила чай, встала:
— Пойду книгу почитаю. В кабинете.
— Да. В моём кабинете.
И пошла. А за спиной остался муж, который, кажется, начал что-то понимать. Медленно, со скрипом, но начал.
В кабинете пахло свежестью — я утром проветривала. На подоконнике стоял мой любимый фикус, на столе — только мои бумаги. Я села в кресло, укуталась пледом, открыла книгу.
За окном падал снег. В квартире было тихо. И эта тишина была моей. Заработанной, отвоёванной, заслуженной.
Я улыбнулась и начала читать.
Другие читают прямо сейчас
