— А, это… Ну да, оформили регистрацию. Для садика нужно, без прописки не берут. Да и вообще, без регистрации никуда. Временная же, тёть Галь, не переживайте.
— Но… на год? И без моего согласия?
— Ой, да ладно вам! — Ирина отмахнулась. — Какое согласие? Вы же разрешили пожить. А регистрация — это формальность. Подумаешь, бумажка.
Бумажка. Я смотрела на неё и понимала: всё. Теперь их отсюда не выгнать. По закону имеют право жить. И что-то подсказывало: год — это только начало.
Руки тряслись, когда убирала уведомление в карман халата. В голове стучало: предали, обманули, предали, обманули… А Ирина уже щебетала про то, что надо бы ремонт в ванной сделать, плитка старая совсем.
Я вышла из кухни, не сказав ни слова. Зашла к маме в комнату, села на её кровать. Погладила покрывало — мама сама вязала, два месяца над ним сидела. На стене фотографии: вот мы с ней на даче, вот папа молодой, вот сестра с маленькой Ириной…
И вдруг поняла: если сейчас не остановлю, потеряю всё. Дом, память, себя саму. Стану приживалкой в собственной квартире. Они уже планируют ремонты, делят комнаты… А я? Что же я?
Набирала Мишкин номер трясущимися пальцами. В Германии сейчас день, должен быть на работе, но мне было всё равно. Нужно было выговориться, услышать родной голос.
— Мам? Что случилось? — сразу насторожился он.
И я прорвалась. Рассказала всё: про Ирину с семьёй, про регистрацию, про кладовку, в которую меня хотят переселить. Говорила и плакала, плакала и говорила. Слова лились потоком, перебивая друг друга.
— Стоп, мам, погоди, — оборвал меня Миша. — Они что, серьёзно регистрацию без тебя оформили?
— Да! И на год! А говорили — месяц поживём!
Молчание в трубке. Слышно было, как сын дышит, обдумывает.
— Слушай меня внимательно, — заговорил он жёстко. — Прекрати реветь. Ты хозяйка квартиры или кто? Твоё имя в документах на собственность?
— Вот и действуй как хозяйка! Какая кладовка, мам? Ты в своём уме? Это твой дом! — Он помолчал, потом добавил мягче: — Мам, я понимаю, тебе трудно. Но если сейчас не поставишь их на место, они тебя сожрут. И квартиру отберут, помяни моё слово.
— Но как? Они же родные…
— Родные, которые за твоей спиной регистрацию оформляют? Мам, очнись! Дай им неделю на сборы. Неделю, слышишь? И чтобы духу их не было.
— Миш, а если не уедут?
— Участкового вызовешь. Скажешь, что незаконно вселились. Регистрация без согласия собственника — это вообще-то подделка документов. Хочешь, я билет куплю, прилечу?
— Нет, нет… Сама справлюсь.
— Вот и молодец. Ты сильная, мам. Просто забыла об этом. Покажи им, чья это квартира. И позвони мне потом, расскажи, как всё прошло.
Положила трубку и сидела долго, смотрела в окно. На улице шёл снег, крупный такой, пушистый. Как в детстве, когда мы с мамой лепили снеговиков во дворе. Мама никогда не давала себя в обиду. Мягкая была, добрая, но когда надо — стеной вставала.
— Прости, мам, — прошептала я пустой комнате. — Я сейчас всё исправлю.
Собрала их на кухне после ужина. Специально дождалась, пока Соню уложат. Ребёнок ни в чём не виноват.
Села напротив, сложила руки на столе. Ирина мыла посуду, Алексей листал журнал. Обычный вечер, только сердце колотилось так, что, казалось, все слышат.
— Мне нужно вам кое-что сказать, — начала спокойно.
Ирина обернулась, вытирая руки о полотенце. Алексей поднял глаза нехотя.
— У вас неделя, — сказала чётко, глядя им в глаза по очереди. — Ровно семь дней. Чтобы найти жильё и съехать.
Повисла тишина. Ирина открыла рот, закрыла. Алексей отложил журнал.
— Тёть Галь, вы что? — наконец выдавила племянница. — Мы же родные…
