— Я взяла маму не потому, что хотела ей помочь. Я взяла её из злости. На тебя. Мне казалось несправедливым, что ты просто взяла и решила жить для себя. А я всю жизнь была «хорошей дочкой» — звонила, приезжала, интересовалась. И вдруг оказалось, что этого мало. Что «хорошая дочка» — это та, которая отказывается от всего ради мамы.
— И знаешь, что я поняла за эти месяцы? — продолжала Ольга. — Мама никогда не будет довольна. Никогда. Ей всегда будет мало внимания, заботы, жертв. Потому что она не умеет быть счастливой. Она умеет только требовать счастья от других.
— Нет, дай досказать. Вчера она мне заявила, что у тебя «кризис среднего возраста», и что это пройдёт, и что ты ещё вернёшься и попросишь прощения. И я вдруг поняла — она ждёт не помощи от нас. Она ждёт капитуляции.
На экране Ольга потёрла глаза.
— Твоё письмо… оно правильное. Я согласна на твои условия. И мама согласится, потому что выбора у неё нет. Но ей это не понравится. Готова к этому?
— Готова, — твёрдо сказала Ирина. — А ты готова к тому, что мы с тобой можем наконец стать сёстрами, а не конкурентками за право называться хорошей дочкой?
Ольга неожиданно засмеялась — впервые за весь разговор искренне.
— Знаешь, я даже не помню, когда мы в последний раз просто болтали. Не о маме, не о проблемах — просто так.
— Тогда давай попробуем. Как дела на работе?
И они проболтали ещё полчаса. О работе, о погоде, о фильмах. Как обычные сёстры, которым просто интересно друг с другом.
Весна и финальная тишина
Май в Перми выдался тёплым и солнечным. Ирина проснулась от того, что кто-то тихонько возился на кухне. Глянула на часы — половина седьмого утра.
— Мам, ты чего так рано встала?
— Не спится, — донёсся ответ. — Иди завтракать, я кашу сварила.
Раиса Ивановна приехала три дня назад. По новому расписанию — раз в два месяца, на неделю. Поначалу держалась настороженно, словно ждала подвоха. Но постепенно оттаяла.
— Красиво у тебя теперь, — сказала она вчера, разглядывая переставленную мебель. — Просторно. А цветы как хорошо растут — видно, что хозяйка счастливая.
За завтраком мама была непривычно молчаливой. Ела кашу маленькими ложечками, время от времени поглядывая на дочь.
— Ира, — сказала она наконец. — А ты замуж не хочешь? Совсем?
Ирина чуть не поперхнулась чаем. Обычно этот вопрос звучал как обвинение. А сейчас — как просто вопрос.
— Хочу. Если встречу подходящего человека.
— А как встретишь, если сидишь дома?
— Не сижу. Хожу в театр, встречаюсь с друзьями. Записалась на курсы флористики — может, новое дело начну.
— Это хорошо, — неожиданно одобрила мама. — Женщина должна быть интересной. А то превратишься в домоседку и никому не будешь нужна.
Ирина посмотрела на мать внимательно. Когда это она стала такой… разумной?
— Мам, а тебе нравится жить у Ольги?
Раиса Ивановна задумалась, медленно помешивая чай.
— Знаешь… поначалу думала — вот, наконец-то дочка, которая меня ценит. А потом поняла — Ольга взяла меня не из любви. Из какого-то долга. Или чтобы тебе доказать что-то. — Она подняла глаза на Ирину. — Это неприятно, когда понимаешь, что ты — способ сведения счётов между детьми.
— Здесь… — мама помолчала. — Здесь ты не пытаешься быть хорошей дочкой. Ты просто живёшь. И мне с тобой спокойно. Не надо играть роль немощной старушки, которой всё тяжело.
Ирина отложила ложку.
— Мам, а почему раньше ты постоянно была недовольна? Когда я рядом жила?
— А ты не понимаешь? — Раиса Ивановна грустно улыбнулась. — Ты жертвовала собой ради меня. Каждый день я видела, как ты устаёшь, как тебе тяжело, как ты отказываешься от своих желаний. И чувствовала себя обузой. А когда человек чувствует себя обузой, он начинает злиться. На себя, на других, на весь мир.
— Почему же не сказала?
— А что бы это изменило? Ты бы начала ещё больше стараться, ещё больше жертвовать. У тебя такой характер — всё на себя берёшь.
Они допили чай в тишине. Потом мама встала, подошла к окну.
— Ты стала другой, — сказала она, не оборачиваясь. — Раньше ты всё время чего-то боялась — не угодить, расстроить, разочаровать. А теперь… теперь ты просто живёшь. И мне кажется, что ты впервые стала настоящей.
— Не надо ничего говорить. — Раиса Ивановна повернулась. — Я хочу, чтобы ты была счастливой. По-настоящему счастливой. А не такой, какой я хотела тебя видеть.
Ирина встала, подошла к маме, обняла. Крепко, но без отчаяния. Просто обняла дочь мать.
— Знаешь, — тихо сказала она, — мне кажется, мы наконец-то стали семьёй. Не идеальной, не такой, как в книжках. Но настоящей.
За окном пели птицы, солнце играло на листьях фикуса, и в квартире было тихо. Но эта тишина больше не пугала. Она была наполнена покоем — тем самым, которого Ирина искала всю жизнь, не зная, что он находится не в отказе от себя, а в принятии.
Вечером мама будет смотреть сериал, Ирина — читать книгу. Они поужинают вместе, поговорят о погоде и планах на завтра. Обычный семейный вечер. Только теперь каждая из них будет в нём собой.
А через четыре дня мама поедет обратно к Ольге. И это тоже будет правильно. Потому что любовь — это не жертва. Любовь — это свобода выбирать, как жить.
Другие читают прямо сейчас
