«Полгода назад я впустила в свой дом человека, которого знала много лет. Мы работали в одной школе, я доверяла ему. После смерти жены он остался один, и я подумала — почему бы не помочь? Я овдовела три года назад, мне тоже было одиноко…»
Слова лились сами собой, и Марина не останавливала их. Она рассказывала о доверенности, которую дала для оформления пенсии, о звонке из Росреестра, о том, как Алексей спокойно объяснил ей, что «всё равно она бы ему это оставила».
«Я преподавала литературу тридцать лет, — писала она. — Учила детей, что честность — это основа всех отношений. А теперь чувствую себя такой наивной, такой глупой. Неужели в шестьдесят два года я должна примириться с тем, что меня обманули? Неужели я должна молчать, чтобы не позориться?»
Она писала и переписывала, зачёркивала и снова писала. Рассказывала о том, как дочь советует ей «не выносить сор из избы», как соседи шепчутся за её спиной: «Сама виновата, впустила чужого мужика в дом».
«Может быть, я действительно виновата, — продолжала она. — Может быть, в моём возрасте нужно быть благодарной за любое внимание. Но я не могу. Не могу жить с человеком, который меня обманул. Не могу делать вид, что ничего не произошло.»
Часы на стене пробили полночь. Марина отложила ручку и перечитала написанное. Письмо получилось длинным, сбивчивым, но искренним. Она чувствовала себя так, словно выплакала всё, что накопилось за эти страшные дни.
Завтра она отнесёт это письмо в редакцию местной газеты. Пусть люди знают, что бывает, когда доверяешь не тем. Пусть знают, что даже в её возрасте можно найти в себе силы сказать «нет».
За стеной что-то скрипнуло — это Алексей переворачивался в постели. Марина замерла, прислушиваясь. Но всё стихло.
Она аккуратно сложила письмо, убрала его в ящик стола. Завтра начнётся новая жизнь. Какая — она пока не знала. Но это будет её жизнь, честная и настоящая.
Зал судебных заседаний был маленьким и душным. Марина сидела на деревянной скамье, стараясь не смотреть в сторону Алексея. Он устроился напротив, в своём лучшем костюме, выглядел уверенно и даже слегка скучающе, словно вся эта история была недоразумением, которое вот-вот разрешится.
— Истица утверждает, что подпись на дарственной подделана, — монотонно зачитывал судья материалы дела. — Ответчик настаивает, что действовал в рамках имеющейся у него доверенности.
Марина сжала в руках сумочку. Два месяца прошло с тех пор, как она написала то письмо в газету. Два месяца, за которые её жизнь перевернулась с ног на голову.
Сначала редактор газеты долго не решался публиковать её историю. Потом письмо всё-таки вышло в свет, и началось… Марина не ожидала такого отклика. Звонили незнакомые люди, рассказывали похожие истории, предлагали помощь. И главное — нашлась свидетельница.
Анна Петровна, соседка по улице, оказалась в тот день в Росреестре по своим делам. Она видела, как Алексей расписывался в документах, видела, как он отмахивался от вопросов сотрудницы: «Да жена дома сидит, больная, сами понимаете…»
— Прошу вызвать свидетеля, — сказал адвокат Марины.
Анна Петровна поднялась с места. Ей было под семьдесят, и руки у неё дрожали, но голос звучал твёрдо:
— Я всё видела собственными глазами. Он сам за неё расписался. А когда девочка из Росреестра спросила, где супруга, он сказал, что она больна и не может приехать.
— Вы уверены, что это был именно ответчик? — уточнил судья.
— Да что вы, конечно уверена! — Анна Петровна даже возмутилась. — Мы с ним соседи пятнадцать лет. Я же не слепая.
Марина почувствовала, как внутри неё что-то тёплое разливается. Вот она, справедливость. Та самая, о которой она столько лет рассказывала ученикам.
