Повисла тишина. Где-то скрипнула дверь — это секретарша выглянула посмотреть, что за шум. Надежда села обратно за стол и закрыла лицо руками.
— Извините, — пробормотала она. — Не сдержалась.
Иван Сергеевич кашлянул и неловко потоптался на месте.
— Ладно, Надежда Николаевна. Отчёт сдадите завтра. И… и зарплату постараемся на этой неделе выдать.
Они ушли, а Надежда так и сидела, спрятав лицо в ладонях. Впервые в жизни она накричала на начальника. Впервые сказала то, что думала. И странное дело — не стыдно было, а как-то… легче.
Ночью Надежда проснулась от тихого всхлипывания. Сначала подумала, что это ветер в трубе, но потом поняла — звук доносился из маминой комнаты. Она встала, накинула халат и тихо приоткрыла дверь.
Анна Васильевна лежала на спине, глядя в потолок. В тусклом свете ночника лицо у неё было осунувшееся, старое.
— Не сплю, — прошептала она. — Сердце колотится.
Надежда вошла в комнату и села на край кровати.
— Не надо. Не в таблетках дело. — Мать повернула голову и посмотрела на дочь. — Надя, а ты на меня сильно сердишься?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что Надежда даже растерялась.
— С чего бы это, мам?
— Да так. Слышала сегодня, как ты на кухне с кем-то разговаривала. Голос такой… злой.
Надежда вспомнила утренний срыв в совхозе. Наверное, и дома она была не слишком ласковой.
— Устала просто. На работе неприятности.
Анна Васильевна помолчала, а потом вдруг сказала:
— Знаешь, Надюша, всю жизнь я думала, что ты самая сильная из моих дочерей. Самая надёжная. Галочка — она ведь слабенькая была с детства, болезненная. А ты — как скала. Всё тащила, всё выдерживала.
— Дай договорю. Я думала, что ты справишься с чем угодно. И мужа похоронишь — справишься. И детей одна поднимешь — справишься. И меня на себя возьмёшь — тоже справишься. А сегодня поняла — ты ведь тоже человек. Тоже устаёшь. Тоже хочешь, чтобы кто-то о тебе позаботился.
Надежда почувствовала, как к горлу подкатывает ком.
— А я всё на тебя сваливала. И Галочка сваливает. Потому что удобно — есть Надька, она всё вытерпит. — Анна Васильевна потянулась и взяла дочь за руку. — Только ты не обязанная, доченька. Не обязанная ты ни перед кем.
Они сидели в темноте, держась за руки, и Надежда впервые за много лет почувствовала, что мать её понимает. Не требует, не упрекает, а просто понимает.
— Я не знаю, как жить по-другому, мам.
— А ты попробуй. Попробуй хоть раз сказать «нет». Не развалится от этого мир.
Анна Васильевна тихо засмеялась.
— Тогда пусть развалится. И начнём всё сначала.
Галина приехала в субботу утром, когда на улице поземка мела, а ветер выл так, что окна дрожали. Надежда как раз заваривала матери лекарственный сбор, когда услышала звук мотора.
— Мамочка моя! — Галина ворвалась в дом, румяная от мороза, в новой дублёнке. — Как дела? Как самочувствие?
Анна Васильевна сидела за столом в тёплом платке, попивая травяной чай.
— Нормально, доченька. Надя хорошо ухаживает.
— Вот и славно! — Галина сбросила дублёнку и села рядом. — Мам, у нас завтра у Серёжи день рождения. Родственники приедут, стол накрывать нужно. Так что побудьте пока ещё у Нади, хорошо? Недельку, максимум две.
Надежда замерла с чайником в руках. Недельку, максимум две. А потом что — опять день рождения? Или Новый год? Или просто так, потому что «тебе проще»?
— Галя, — сказала она тихо. — А если я скажу «нет»?
Сестра обернулась с удивлённым лицом.
