Коля побледнел. — Люд, не надо никого звать! Мы всё решим!
— Поздно, — сказала она и пошла в спальню. Дверь за ней захлопнулась, как точка в предложении.
Она проснулась на следующее утро от запаха жареного лука. В семь утра. Люда не переносила лук. Особенно утром. Она вышла на кухню — и застыла. Валентина Петровна стояла у плиты, в Людином халате. В её халате! — Доброе утро, — сказала свекровь, не оборачиваясь. — Я тебе тоже пожарю. — Не надо, — тихо ответила Люда. — Где мой халат? — Ну а что он без дела висел? Чистый, уютный. А мой в сумке помялся. Зачем зря место занимать?
Люда закрыла глаза. — Вы хоть понимаете, что ведёте себя, как будто уже хозяйка? — А я и есть хозяйка. Я мать.
Коля вошёл, зевая. — Мам, ну чего ты сразу… Люд, ну не заводись.
— А я и не завожусь, — сказала она. — Я просто хочу понять: когда это мой дом стал общежитием?
Он пожал плечами, наливая чай. — Она же ненадолго. Пока там ремонт сделают.
— Ремонт? — переспросила Люда. — А лифт? Ты говорил — лифт не работает. — Ну… и лифт тоже.
Она усмехнулась. — Коля, ты даже врать толком не умеешь.
— Ты злая, Люд, — выдохнул он. — Всегда всё по-своему, всё контролируешь. У мамы давление, сердце, а ты…
— А я просто хочу, чтобы в моём доме был порядок. Без посторонних.
Валентина Петровна повернулась, вытирая руки о полотенце. — Значит, я посторонняя? После десяти лет брака с моим сыном?
— Да, — ответила Люда. — Посторонняя.
Свекровь усмехнулась, как человек, который знает больше. — Ну-ну. Посмотрим, кто здесь останется хозяйкой.
Люда почувствовала, как в груди всё сжалось. Она поняла: эта женщина не уйдёт. Ни завтра, ни через месяц. Пока не вытеснит её саму.
Она села за стол и, глядя в окно, произнесла: — Хорошо. Играем по-взрослому. Только помните: я не сдаюсь.
К вечеру Люда обнаружила, что в ванной теперь лежат чужие полотенца. В шкафу — аккуратно сложенные вещи Валентины Петровны. На холодильнике — её лекарства. Всё происходило тихо, будто кто-то незаметно подменял жизнь.
Коля весь вечер делал вид, что читает новости. — Коля, — сказала Люда, — ты вообще понимаешь, что происходит? — Да что ты всё драматизируешь? Ну живём втроём, и что? Мама готовит, убирает. Разве плохо? — Плохо, — сказала она. — Потому что я теперь здесь лишняя.
Он отмахнулся: — Опять твои закидоны.
— Закидоны?! — голос Люды дрогнул. — Да ты хоть понимаешь, что я с ума схожу от этого её «Людочка, не трогай, я сама», от её запаха, от этих разговоров про «как правильно мужа кормить»?
— Ну и корми по-своему, — буркнул он.
Она посмотрела на него и вдруг ясно поняла: он не защитит. Никогда. Он выберет маму.
— Знаешь, Коля, — тихо сказала Люда, — может, тебе стоит съехать к ней. Он удивлённо поднял голову: — Это ты серьёзно?
Он встал, нервно потёр виски. — Ну вот, началось. Опять ты всё рушишь.
— Нет, Коля. Это ты рушишь. Я просто перестала подбирать осколки.
Он замолчал. В кухне снова стало тихо. Только часы тикали, как метроном перед взрывом.
Три дня после того, как Коля с матерью остались в квартире, были похожи на затянувшийся кошмар. Люда возвращалась с работы — и не узнавала свой дом. На кухне стояли новые баночки — «для специй», на подоконнике — пластиковые цветы, а в прихожей появился коврик с надписью: «Добро пожаловать домой!». — Домой, говорите? — буркнула она, снимая обувь. — Только вот к кому именно — непонятно.
